Первая и вторая промышленные революции

В предыдущих главах этой книги речь шла главным образом об исследовании человека как коммуникативного организма. Однако, как мы уже видели, машина также может быть коммуникативным организмом. В этой главе я рассматриваю ту область, где коммуникативные черты человека и машины переплетаются друг с другом, и постараюсь установить будущее направление развития машин, а также возможные следствия воздействия этого развития на человеческое общество.

Уже однажды в истории машина вторглась в область человеческой культуры, оказав на нее чрезвычайно большое влияние. Это первое воздействие машины на человеческую культуру известно под названием промышленной революции, которая имела дело с машиной исключительно в качестве альтернативы человеческим мускулам. Для того чтобы исследовать настоящий кризис, который мы назовем второй промышленной революцией, вероятно, будет благоразумным рассмотреть в качестве известного стандарта историю предыдущего кризиса.

Первая промышленная революция уходит своими корнями в умственное брожение XVIII века, когда научная техника Ньютона и Гюйгенса была уже хорошо развита, но ее применение едва только начало выходить за рамки астрономии. Однако для всех передовых ученых стало очевидным, что эта новая техника возвещала глубокие изменения в других науках. Первыми областями, где наступила ньютоновская эра, были области навигации и изготовления часовых механизмов.

Навигация представляет собой древнее искусство, однако до 30-х годов XVIII века она имела одну очевидную слабость. Проблема определения широты всегда была простым делом, даже для древних греков. Нужно было только определить высоту небесного полюса. Огрубление это можно [с.142] было сделать, взяв Полярную Звезду за действительный небесный полюс, очень же точное определение широты можно было произвести путем дальнейших вычислений, установив местонахождение центра видимого кругового пути Полярной Звезды. Но проблема определения долготы всегда была более трудной задачей. Без геодезического наблюдения эту проблему можно было решить только посредством сравнения местного времени с каким-либо стандартным временем, как, например, с гринвичским.
Для этого необходимо было иметь при себе хронометр, поставленный по Гринвичу, или найти какие-то другие, помимо Солнца, небесные часы, которые заменили бы нам хронометр.

До того как один из этих двух методов стал пригоден в практике кораблевождения, мореходы испытывали весьма значительные трудности в области техники навигации. Обычно корабли плыли вдоль берега, пока не достигали нужной им широты. Затем мореходы прокладывали курс на восток или на запад вдоль параллели широты, пока не достигали берега. За исключением приблизительного навигационного исчисления пути, мореход не мог сказать, как далеко корабль прошел по данному курсу, в то время как для морехода было чрезвычайно важно, чтобы корабль неожиданно не пристал к опасному берегу. Подойдя к берегу, корабль плыл вдоль него, пока не достигал места назначения. Очевидно, что при этих обстоятельствах каждое плавание было связано с большим риском. Тем не менее именно таков был общий вид морских плаваний в течение многих столетий. Именно таким образом прокладывали свой курс и Колумб, и Серебряная флотилия, и галеоны Акапулько.

Такая медленная и опасная процедура не удовлетворяла адмиралтейства XVIII века. Во-первых, заморские интересы Англии и Франции в отличие от заморских интересов Испании находились в странах, лежавших в высоких широтах, где преимущество прямого курса по дуге большой окружности в сравнении с курсом, проложенным на восток или на запад вдоль параллели, было очевидно. Во-вторых, две северные державы соперничали между собой за господство на море, и преимущество более искусного кораблевождения имело серьезное значение. Не удивительно, что оба правительства предложили большое вознаграждение за отыскание способов точного определения долготы.

История соперничества за получение этой премии сложна и не слишком поучительна. Не один способный человек [с.143] был лишен своего заслуженного триумфа и обанкротился. В конечном итоге эти премии были присуждены в обеих странах за два совершенно различных достижения.


Одним из этих достижений было создание точного корабельного хронометра, то есть достаточно хорошо сконструированных и отрегулированных часов, способных показывать на протяжении всего плавания, когда часы подвергаются постоянным сильным сотрясениям корабля, верное время с отклонением лишь в несколько секунд. Другим достижением было создание доброкачественных математических таблиц, определявших движения Луны и позволявших мореходу использовать это небесное тело в качестве часов для контроля видимого движения Солнца. Оба этих метода царили во всей навигационной науке вплоть до недавних изобретений радио и радарной техники.

Соответственно авангард ремесленников периода промышленной революции состоял, с одной стороны, из часовых дел мастеров, которые использовали новую математику Ньютона в конструкциях своих маятников и балансиров часового механизма, и, с другой стороны, из мастеров по изготовлению оптических приборов, главным образом секстантов и телескопов. Эти две профессии имеют очень много общего. Как та, так и другая требуют конструирования точных кругов и точных прямых линий и градуирования их на градусы или на дюймы. Их инструментами были токарный станок и делительные устройства. Эти механические станки, предназначенные для тонкой работы, являются предшественниками нашей современной машиностроительной индустрии.

Интересно отметить, что каждое орудие имеет свою родословную и ведет свое происхождение от тех орудий, которыми само это орудие было сделано. Происхождение токарного станка часовых дел мастера XVIII века через ясно наблюдаемую историческую цепь промежуточных орудий восходит к крупным револьверным станкам сегодняшнего дня. Возможно, что можно было как-то сократить ряд излишних ступеней, однако эта цепь неизбежно должна была иметь известное минимальное число звеньев. Револьверный станок совершенно не может быть создан голыми человеческими руками, без особых приспособлений для литья металла, для установки отливок на станках с целью их обработки и прежде всего для получения необходимой при обработке изделий энергии.


Все это должны были сделать [с.144] машины, которые сами были созданы при помощи других машин, и линию к первоначальному ручному или ножному токарному станку XVIII века можно было провести только через много таких ступеней.

Таким образом, совершенно естественно, что те, кто мог делать новые изобретения, были или часовых дел мастерами, или изготовителями научных приборов, либо они должны были обращаться за помощью к людям этих профессий. Например, Уатт был мастером по изготовлению научных приборов. Для того чтобы понять, что даже такой человек, как Уатт, должен был ждать благоприятного момента, прежде чем смог применить точность техники изготовления часов к более обширной области, мы должны вспомнить, что, как я уже отмечал выше, критерий пригодности поршня для цилиндра, согласно Уатту, состоял в том, чтобы тонкая шестипенсовая монета едва-едва могла пройти между поршнем и цилиндром.

Таким образом, развитие навигации и создание необходимых для нее приборов следует рассматривать как первые ростки промышленной революции, появившиеся до того, как началась сама промышленная революция. Эта последняя начинается с изобретения паровой машины. Первой формой паровой машины была грубая и неэкономичная машина Ньюкомена, использовавшаяся для откачки воды из шахт. В середине XVIII века была предпринята бесплодная попытка применить эту машину для производства энергии, заставив ее накачивать воду в водонапорный резервуар, с тем чтобы падение этой воды вращало водяные колеса. Это неуклюжее приспособление вышло из употребления с внедрением усовершенствованных паровых машин Уатта, которые вначале применялись для заводских целей, а также для откачки воды из шахт. В конце XVIII века паровая машина прочно утвердилась в промышленности, и появление паровоза и речного парохода было уже не за горами.

Впервые паровая машина нашла свое практическое применение в качестве замены одной из наиболее отвратительных форм использования труда человека или животного: откачки воды из шахт. В лучшем случае раньше эта работа производилась рабочим скотом, грубыми машинами, приводимыми в движение лошадьми.


В худшем случае, как на серебряных рудниках Новой Испании, – трудом рабов. Откачка воды из шахт представляет собой такую работу, [с.145] которая никогда не имеет конца и которую никогда нельзя прервать, не рискуя навсегда разрушить шахту. Применение паровой машины, заменившей этот рабский труд, очевидно, следует рассматривать как большой гуманный шаг вперед.

Однако рабы не только откачивали воду из шахт, они также тянули нагруженные речные барки вверх по течению рек. Вторым крупным триумфом паровой машины было изобретение парохода, и в частности речного парохода. Паровая машина на море в течение многих лет была лишь обладавшим сомнительной ценностью дополнением к парусам, которые имелись у всех морских пароходов, однако именно использование паровой машины при плавании по реке Миссисипи позволило открыть внутренние области Соединенных Штатов. Подобно пароходу, паровоз начал применяться там, где он теперь умирает, – в качестве средства для перевозки тяжелых грузов.

Следующей областью, где – возможно, немного позднее, чем в области тяжелого труда шахтеров, и одновременно с революцией на транспорте – дала себя знать промышленная революция, была текстильная промышленность. Текстильная промышленность в то время была уже отсталой отраслью. Даже до изобретения механического веретена и механического ткацкого станка условия работы прядильщиков и ткачей оставляли желать много лучшего. Объем продукции, которую они могли выпустить, намного отставал от потребностей дня. Едва ли возможно представить, что переход к машине мог бы ухудшить условия труда прядильщиков и ткачей, однако этот переход действительно ухудшил их.

Начало развития текстильного машиностроения восходит к периоду, предшествовавшему появлению паровой машины. Чулочный станок существовал в форме станка, приводимого в действие руками почти со времен королевы Елизаветы. Прядильный станок вначале был необходим для того, чтобы получать основы для ручных ткацких станков. Полной механизации текстильной промышленности, охватывающей как ткачество, так и прядение, до начала XIX века не было.


Первые текстильные машины предназначались для обслуживания ручных операций, хотя использование конной тяги и водной энергии последовало очень быстро вслед за этим. Однако одним из побуждений к созданию машины Джемса Уатта, в отличие от машины [с.146] Томаса Ньюкомена, было желание получить необходимую для текстильной промышленности энергию в форме вращения.

Текстильные фабрики послужили моделью почти для всего хода механизации промышленности. В социальном отношении механизация текстильной промышленности положила начало передвижению рабочих из дома на фабрику и из деревни в город. Эксплуатация детского и женского труда осуществлялась в таких размерах и в такой жестокой форме, что в настоящее время это трудно представить, то есть если мы забудем о южноафриканских алмазных рудниках и общих условиях труда на плантациях почти в каждой стране. Большая часть этой эксплуатации обусловлена тем фактом, что новая техника вызывает к жизни новые обязанности в то время, когда не существует никакого кодекса, регулирующего их. Однако эта фаза имела скорее техническое, чем моральное значение. Говоря это, я имею в виду, что очень многие бедственные последствия и фазы раннего периода промышленной революции были обусловлены не столько отсутствием какой-либо моральной чуткости или беззаконными поступками, а известными техническими чертами, присущими первым средствам индустриализации и более или менее отходящими в тень в позднейшей истории технического развития. Эти решающие технические детерминанты направления развития, принятого ранней промышленной революцией, заключаются в самой природе первых источников паровой энергии и в се передаче. В сравнении с современным стандартом паровая машина использовала топливо очень неэкономично, хотя это не столь важно, как могло бы показаться, если учесть тот факт, что первые паровые машины не имели себе конкурента в виде более близко” современному типу паровой машины. Однако использование первых паровых машин было более экономично скорее в широком, чем в небольшом масштабе.


По сравнению с машиной-двигателем текстильные машины – ткацкий или прядильный станки – являются сравнительно легкими машинами и потребляют немного энергии. Поэтому экономически выгодно было собрать эти машины на крупных фабриках, где много ткацких станков и веретен приводится в движение одной паровой машиной.

В то время единственными доступными средствами передачи энергии были механические средства. Первым [с.147] среди этих механических средств была линия приводных валов, дополненная приводными ремнями и блоками. Даже во времена моего детства типичным видом фабрики был вид огромного ангара с длинными линиями валов, подвешенных на балках, и блоками, соединенными ремнями с отдельными машинами. Такого рода фабрики существуют до сих пор, хотя во многих случаях они вытесняются современными предприятиями, где каждая машина приводится в движение отдельным электромотором

В самом деле, эта вторая картина является типичной в настоящее время. Профессия слесаря-монтера приобрела совершенно новую форму. Это представляет собой важный факт, имеющий отношение ко всей истории изобретений. Именно эти слесари-монтеры и другие представители новых профессий машинного века могли сделать те изобретения, которые лежат в основе нашей патентной системы. В настоящее время механическое соединение машин влечет за собой очень серьезные трудности, которые не так легко выразить какой-нибудь простой математическом формулой. Во-первых, длинные линии передаточных валов либо необходимо установить в точные соотносительные положения, либо необходимо применять простые способы соединений, как, например, универсальные шарниры или параллельные соединения, которые обеспечивают известную надежность работы. Во вторых, длинные линии опор, необходимые для таких валов, вызывают очень высокий расход энергии. В отдельной машине вращающиеся и качающиеся части подчинены подобным требованиям устойчивости и необходимости сократить по возможности число опор в целях снижения расхода энергии и упрощения производства.


Эти предписания не легко выполнить на основе общих формул, и они предоставляют блестящую возможность для изобретательства и новаторства старомодного ремесленнического толка.

Именно в виду этого факта переход в технике от механических систем к электрическим имел большие последствия. Электрический мотор обеспечивает такой способ распределения энергии, который очень удобен для конструирования моторов небольших размеров, с тем чтобы каждая машина могла иметь свой собственный мотор. Потери передачи в электропроводке фабрики сравнительно невелики, а эффективность самого мотора сравнительно высока. Соединение мотора с его проводкой не обязательно жесткое и [с.148] не состоит из многих частей. До сих пор соображения транспортировки и удобства могут вынуждать нас сохранять обычаи устанавливать различные машины производственного процесса на одной фабрике, однако необходимость подключения всех машин к единому источнику энергии больше уже не является серьезным основанием для географической близости. Иначе говоря, теперь мы в состоянии возвратиться к надомничеству в тех местах, где в другом отношении оно было бы уместно.

Я не хочу настаивать, что необходимость в механической трансмиссии была единственной причиной таких ангарных фабрик и вызванной ими деморализации. В самом деле, фабричная система возникла до машинной системы как средство установления дисциплины в совершенно недисциплинированном паломничестве и для поддержания стандартов продукции. Правда, эти немеханизированные фабрики очень скоро были вытеснены механизированными, и, вероятно, все дурные социальные последствия скопления населения в городах и обезлюдивание деревень связаны с машинной фабрикой. Более того, если бы с самого начала имелся двигатель незначительной мощности и если бы этот двигатель мог увеличить производительность труда работавшего на дому рабочего, то весьма вероятно, что в таких надомных отраслях промышленности, как прядение и ткачество, можно было бы в значительной степени добиться организации и дисциплины, необходимых для успешного массового производства



Но каковы бы ни были наши желания, сейчас каждая отдельная машина может включать в себя собственный двигатель, который дает энергию в нужном месте. Это во многом освобождает констриктора от необходимости изобретать механические конструкции, которые в противном случае он был бы вынужден изобретать. В электромеханических конструкциях сама лишь проблема соединения частей редко вызывает большие трудности, не поддающиеся простому математическому формулированию и решению. Изобретателя системы передач вытеснил вычислитель цепей. Это является примером того, каким образом искусство изобретении обусловливается существующими средствами.

В третьей четверти прошлого столетия, когда электромотор был впервые использован в промышленности, вначале полагали, что он является не чем иным, как еще одним [с.149] механизмом для приведения в движение существующей промышленной техники. Вероятно, в то время и не предвидели, что его конечным следствием будет возникновение новой концепции фабрики.

Другое подобное великое электротехническое изобретение – изобретение электронной лампы – имело аналогичную историю. До изобретения электронной лампы для регулирования системы большой мощности требовалось много отдельных механизмов. В самом деле, большинство регулирующих средств сами потребляли значительную энергию. Были отдельные исключения, но только в специальных областях, как, например, в управлении кораблями.

В 1915 году я пересек океан на одном из старых кораблей “Американской линии”. Это был корабль переходного периода, когда корабли еще имели паруса, а также остроконечный нос с бушпритом. На палубе недалеко от кормовой части основной надстройки была установлена громадная машина, состоящая из четырех или пяти шестифутовых колес с ручками. Эти колеса предназначались для управления кораблем в случае выхода из строя его автоматической рулевой машины. Во время шторма потребовалось бы десять или даже больше человек, напрягающих все свои силы, чтобы вести корабль по курсу.

Это был не повседневный способ управления судном, а аварийное приспособление, или, как называли его моряки, “запасной штурвал”.


Только со времени войны инженеры стали достаточно широко использовать электронные лампы, подключая их там, где необходимо, точно таким же образом, как раньше они подключали пассивные элементы этих трех видов.

Электронная лампа была впервые использована для замены ранее существовавших компонентов телефонных линий дальнего действия и беспроволочного телеграфа. Однако вскоре стало очевидным, что радиотелефон достиг статута радиотелеграфа и что стало возможным радиовещание. Тот факт, что этот большой триумф изобретательской мысли в основном стал служить “мыльной опере” и балаганному певцу, не должен закрыть глаза на блестящую работу, проделанную по созданию этого изобретения, и величайшие цивилизаторские возможности, превращенные в колдовское таинство в общенациональном масштабе.

Хотя электронная лампа дебютировала в промышленности средств связи, в течение длительного периода границы и размер этой промышленности не были полностью осознаны. Электронная лампа и родственное ей изобретение – эмиссионный фотоэлемент – спорадически использовались для сканирования продуктов промышленности, [с.152] как, например, для регулирования толщины рулона бумаги, выходящего из бумажной машины, или для проверки цвета консервированных ананасов. Эти применения пока еще не привели к созданию новой, получившей разумное обоснование техники, а также в мозгу инженера электронная лампа не ассоциировалась со своей другой функцией.

Все это изменилось во время войны. Одним из немногих завоеваний, явившихся результатом этого великого конфликта, было быстрое развитие изобретений, стимулируемое настоятельной потребностью и неограниченным расходованием денег и прежде всего свежими силами, влившимися в область промышленных исследований. В начале войны нашей первейшей задачей было спасти Англию от сокрушительных атак с воздуха. Поэтому зенитная артиллерия была одним из первых объектов наших научных военных исследований, особенно когда артиллерия была соединена с засекающим аэроплан устройством – радаром или ультравысокочастотными волнами Герца.


Окончательная фиксация положения может закреплять инструмент против контрольных поверхностей и таким образом устанавливать плотный контакт, однако не настолько плотный, [с.161] чтобы вызвать разрушение этих поверхностей Это только один из способов выполнения работы. Всякий квалифицированный инженер может придумать еще дюжину других.

Конечно, мы предполагаем, что действующие как органы чувств приборы регистрируют не только первоначальное состояние работы, но также результат всех предыдущих процессов. Таким образом, машина может выполнять операции обратной связи: либо вполне освоенные операции простого типа, либо операции, влекущие за собой более сложные распознавательные процессы, регулируемые таким центральным управлением, как логическое или математическое устройство. Иначе говоря, всеохватывающее управляющее устройство будет соответствовать животному как целому с органами чувств, эффекторами и проприоцепторами, а не изолированному мозгу, эффективность и практические знания которого зависят от нашего вмешательства, как это имеет место в сверхскоростной вычислительной машине

Скорость возможного внедрения этих новых устройств в промышленность будет сильно различаться в различных отраслях промышленности. Машины-автоматы, возможно не совсем похожие на описанные здесь, но выполняющие примерно те же самые функции, уже получили широкие применение в отраслях промышленности с непрерывными процессами, как, например, на консервных заводах, сталепрокатных станах и особенно на заводах, изготавливающих проволоку и белую жесть. Они также известны на бумажных фабриках, которые тоже работают по поточному методу. Другая область, в которой автоматы необходимы, – это такого рода заводы, где производство является слишком опасным, чтобы значительное число рабочих рисковало своей жизнью при управлении им, и где авария может быть столь серьезной и дорогостоящей, что ее возможность должна быть предусмотрена заранее, а не предоставлена поспешному суждению какого-нибудь человека, оказавшегося на месте аварии.


Если возможно заранее продумать линию поведения, то ее можно нанести на программную ленту, которая будет управлять поведением в соответствии с показаниями прибора. Иначе говоря, такие заводы должны работать при режиме, довольно сходном с режимом блокировки и работы выключателей железнодорожного блок-поста. Такой режим уже установлен на нефтеперегонных заводах, на многих других химических предприятиях и в [с.162] обращении с такого рода опасными материалами, какие встречаются при эксплуатации атомной энергии.

Мы уже упоминали о сборочной линии в качестве области применения такого рода техники. На сборочной линии, как и на химическом заводе или на бумажной фабрике с непрерывными процессами, необходимо осуществлять известный статистический контроль за качеством продукции. Этот контроль зависит от процесса опробования. Уайльд и другие ученые в настоящее время развили эти процессы опробования, разработав технические приемы, называемые последовательным анализом, где опробывание больше не производится в целом, а представляет собой непрерывный процесс, происходящий наряду с производством. Следовательно, те процессы, которые могут быть выполнены настолько стандартизированной техникой, что ее можно передать в ведение статистика, не понимающего скрывающейся за ней логики, могут также выполняться вычислительной машиной. Иначе говоря, опять-таки за исключением высших уровней работы, машина может также заботиться о повседневном статистическом контроле, как и о производственном процессе

Обычно на заводах существует процедура учета, которая не зависит от производства, однако поскольку данные этого ведения отчетности поступают из машины или со сборочной линии, их можно прямо послать в вычислительную машину. Другие данные могут вводиться в вычислительную машину время от времени человеком-оператором, однако большая часть канцелярской работы может выполняться механически, и только экстраординарные сведения, как, например, внешняя корреспонденция, останутся людям. Однако даже большая часть внешней корреспонденции может быть получена от корреспондентов на перфорированных картах или же напечатана на перфорированную карту очень низкоквалифицированным служащим.


Начиная с этой ступени, все процессы могут выполняться машиной. Эта механизация также может применяться к значительной части библиотечного архивного фонда промышленного предприятия.

Иначе говоря, машина не отдает предпочтения ни физическому, ни канцелярскому груду. Таким образом, возможные области, в которые новая промышленная революция способна проникнуть, являются очень широкими и включают всякий труд, выполняющий решения низкого уровня, [с.163] почти так же, как вытесненный машиной предыдущей промышленной революции труд включал любые стороны человеческой энергии. Конечно, некоторые профессии новая промышленная революция не затронет или потому, что новые управляющие машины не являются экономичными в таких незначительных отраслях промышленности, которые неспособны нести связанные с этим большие капитальные расходы, или потому, что работа у ряда специалистов столь разнообразна, что новые программные катушки будут необходимы почти для каждой отдельной работы. Я не могу представить, чтобы автоматическое машинное оборудование типа принимающих решения устройств начало использоваться в бакалейных лавках или в гаражах, хотя могу очень ясно представить использование этого оборудования оптовым торговцем бакалейными товарами и фабрикантом автомобилей. Сельскохозяйственный рабочий, хотя в его производство начинают внедряться автоматические машины, также защищен от их полного господства благодаря размерам земельной площади, которую он должен обработать, благодаря изменчивости посевов, которые он должен возделывать, особых условий погоды и тому подобных обстоятельств, с которыми он должен столкнуться. Даже в этой области фермер, возделывающий плантации, становится все более зависимым от хлопкоуборочных машин и машин для выжигания трав, подобно тому как фермер, производящий зерно, давно уже зависит от жатки Маккормика. Там, где могут быть использованы такие машины, не является невероятным некоторое использование принимающих решения машин.

Конечно, внедрение этих новых устройств и сроки, в течение которых можно ожидать их внедрения, – это в основном вопросы экономического порядка, в которых я не являюсь специалистом.


Если не произойдет каких- либо насильственных политических изменений или новой большой войны, то, по моим грубым расчетам, новым машинам потребуется от десяти до двадцати лет, чтобы занять подобающее им место. Война сразу изменила бы все это. Если бы мы вступили в войну с великой державой, как, например, Россия, что вызвало бы серьезную потребность в пехоте и соответственно предъявило бы серьезные требования к нашим людским ресурсам, то, возможно, нам было бы крайне трудно поддерживать наше промышленное производство. При этих обстоятельствах вопрос замены человеческого [с.164] труда другим трудом может вполне оказаться вопросом жизни и смерти для нашей нации. Мы уже находимся на том же уровне развития унифицированной системы автоматических управляющих машин, на каком мы находились в период развития радарной техники в 1939 году. Как неотложная необходимость “битва за Англию” вызвала усиленную разработку проблемы радара в массовом масштабе и ускорила естественное развитие области, для разработки которой могли потребоваться десятилетия, точно так же в случае новой войны потребности замены труда, вероятно, могут оказать на нас подобное воздействие. Технический персонал, состоящий, например, из математиков, физиков, очень опытных радиолюбителей, быстро превратившихся в квалифицированных инженеров-энергетиков, проектировавших радар, пригоден и для подобной задачи проектирования автоматических машин. В то же время растет новое, квалифицированное, обученное ими поколение.

В этих условиях примерно двухлетний период, потребовавшийся для того, чтобы радар выступил на поле битвы, обладая высокой степенью эффективности, по-видимому, едва ли будет больше периода развития автоматического завода. В конце такой войны “секреты методов производства”, необходимые для создания таких заводов, будут общедоступными. Будут созданы даже значительные запасы произведенного для правительства оборудования, которое, по-видимому, будет продаваться или будет доступно для промышленников. Таким образом, менее чем через пятилетие новая война, если она начнется, почти неизбежно явится свидетелем автоматического века во всем его разгаре.



Я говорил о реальности и близости этой новой возможности. Каковы могут быть ее экономические и социальные последствия? Во-первых, мы можем ожидать резкого падения и окончательного прекращения спроса на такого рода фабричный труд, который выполняет исключительно однообразную урочную работу. В конечном итоге ликвидация чрезвычайно неинтересных однообразных урочных заданий может принести пользу и послужить источником досуга, необходимого для всестороннего культурного развития человека. Но это также может привести к таким же малоценным и пагубным результатам в области культуры, какие по большей части были получены от радио и кино. [с.165]

Как бы то ни было, переходный период внедрения этих новых срсдств, особенно если он наступит мгновенно, чего можно ожидать в случае новой войны, выльется в непосредственный переходный период бедственного кризиса. У нас имеется большой опыт, показывающий, как промышленники относятся к новому промышленному потенциалу. Вся их пропаганда сводится к тому, то внедрение новой техники не должно рассматриваться как дело правительства, а должно быть предоставлено каждому предпринимателю, желающему вложить деньги в эту технику. Мы также знаем, что промышленников трудно чем-либо сдержать, когда дело доходит до извлечения из промышленности всех прибылей, которые только можно оттуда извлечь, чтобы затем предоставить обществу довольствоваться крохами. Такова история лесозаготовительной и горнодобывающей промышленности, и эта история частично представляет собой то, что в одной из глав мы назвали традиционной американской философией прогресса.

В этих условиях промышленность будет наполняться новыми механизмами лишь в той степени, в какой будет очевидно, что они принесут немедленную прибыль, невзирая на тот будущий ущерб, какой они способны нанести. Мы явимся свидетелями процесса, идущего по той же линии развития, по какой идет процесс развития атомной энергии, когда использование атомной анергии для создания бомб поставило под угрозу весьма неотложные возможности перспективного использования атомной энергии в целях замены наших нефтяных и угольных запасов, которые через столетия, если не через десятилетия, полностью истощатся.


Обратите внимание на то, что производство атомных бомб не конкурирует с производящими энергию фирмами.

Вспомним, что автоматическая машина, что бы мы ни думали об ощущениях, которые она, может быть, имеет или не имеет, представляет собой точный эквивалент рабского труда. Любой труд, конкурирующий с рабским трудом, должен принять экономические условия рабского труда. Совершенно очевидно, что внедрение автоматических машин вызовет безработицу, по сравнению с которой современный спад производства и даже кризис 30-х годов покажутся приятной шуткой. Этот кризис нанесет ущерб многим отраслям промышленности, возможно даже тем отраслям, которые извлекут выгоды из этих новых [с.166] возможностей. Однако ничто в промышленной традиции не помешает промышленнику извлечь гарантированные и быстрые прибыли и ретироваться, прежде чем банкротство затронет его лично.

Таким образом, новая промышленная революция является обоюдоострым мечом. Она может быть использована на благо человечества, однако только в том случае, если человечество просуществует достаточно длительное время, чтобы вступить в период, когда станут возможны такие блага. Она может быть также использована для уничтожения человечества, и если ее не использовать со знанием дела, то она может очень быстро развиваться в этом направлении. Однако на горизонте появились признаки надежды. Со времени опубликования первого издания этой книги я принял участие в двух крупных совещаниях с представителями деловых кругов и был рад видеть со стороны подавляющего большинства присутствующих понимание социальной опасности новой технологии и понимание социальных обязанностей ответственных за управление лиц, заботящихся о том, чтобы новые возможности использовались на благо человека, в интересах увеличения его досуга и обогащения его духовной жизни, а не только для получения прибылей и поклонения машине как новому идолу. Впереди еще много опасностей, однако корни добра прорастут, и я сейчас не так пессимистически настроен, как во время опубликования первого издания этой книги. [с.167]

Право и сообщение

Право можно определить как этическое управление, примененное к сообщению и к языку как форме сообщения, особенно в том случае, когда эта нормативная сторона подчинена известной власти, достаточно сильной, чтобы придать своим решениям элективную общественную санкцию. Право представляет собой процесс регулирования соединяющих поведение различных индивидуумов “сцеплений” (“couplings”) в целях создания условии, в которых можно отправлять так называемую справедливость и которые позволяют избежать споров или по крайней мере дают возможность рассудить их. Поэтому теория и практика права влекут за собой две группы проблем: группу проблем, касающихся общего назначения права, понимания справедливости в праве, и группу проблем, касающихся технических приемов, при помощи которых эти понятия справедливости могут стать эффективными.

Понятия справедливости, которых люди придерживались на протяжении истории, столь же различаются, как и религии мира или установленные этнографами культуры. Я сомневаюсь, чтобы эти понятия можно было оправдать какой-либо более высокой санкцией, чем наш моральный кодекс, в действительности представляющий собой другое название нашего понимания справедливости. Разделяя либеральные взгляды, основные корни которых хотя и лежат в западной традиции, но вместе с тем распространились на те восточные страны, где имеется сильная духовная и моральная традиция и где действительно многое заимствовано у западных стран, я могу сказать лишь то, что я сам и окружающие меня считаем необходимым для существования справедливости. Лучшими словами, выражающими эти требования, являются лозунги Французской революции: liberte, egalite, fraternite(*). Это означает: свободу для каждого [с.112] человека беспрепятственно развивать в полной мере заложенные в нем человеческие возможности; равенство, где то, что было справедливым для А и В остается справедливым и в том случае, когда А и В поменялись местами, и добрую волю в отношениях между людьми, не знающую никаких ограничений, кроме ограничений, налагаемых самим человеколюбием.
Эти великие принципы справедливости означают и требуют, чтобы ни один человек благодаря личным преимуществам своего положения не использовал принуждение для навязывания невыгодной сделки. А то принуждение, которого могло бы потребовать само существование общества и государства, должно осуществляться таким образом, чтобы не вызывать излишних нарушений свободы.

Однако даже величайшая человеческая порядочность и либерализм сами по себе не гарантируют беспристрастного и пригодного для отправления правосудия правового кодекса. Помимо общих принципов справедливости, право должно быть настолько ясным и воспроизводимым, чтобы каждый гражданин мог заранее определить свои права и обязанности, даже если они окажутся в противоречии с правами и обязанностями других. Он должен быть способен с достаточной определенностью установить, какой точки зрения будут придерживаться судья или присяжные в отношении его дела. Если он не сможет сделать этого, то правовой кодекс, как бы хорошо он ни был задуман, не даст ему возможности вести жизнь, не осложненную тяжбами и волнениями.

Посмотрим на этот вопрос с простейшей точки зрения, с точки зрения договорного права. По контракту сторона А берет на себя обязательство выполнить определенную работу, что принесет известные выгоды стороне В; в то же время сторона В в свою очередь берет на себя обязанность выполнить какую-нибудь работу или произвести платеж, что будет выгодно стороне А. Если характер каждой задачи и каждого платежа совершенно определенны и если одна из сторон не прибегает к методам навязывания своей воли другой стороне, что является чуждым самому договорному праву, то определение, отвечает ли сделка интересам той и другой сторон, вполне можно отнести к компетенции двух договаривающихся сторон. Если контракт явно неравноправен, то по крайней мере одна из договаривающихся сторон, по-видимому, в состоянии полностью отвергнуть сделку. Однако нельзя ожидать, что, в том случае, если условия [с.113] контракта не имеют твердо установленного значения или если их значение меняется от суда к суду, договаривающиеся стороны смогут в какой-то мере справедливо урегулировать между собой вопрос о смысле сделки.


Таким образом, первейший долг нрава состоит в том, чтобы позаботиться о том, чтобы обязанности и права, которыми наделяется личность в известной установленной ситуации, были недвусмысленны. Кроме того, должен существовать орган, толкующий права, который по возможности был бы независим от воли и толкования специальных консультативных властей. Воспроизводимость предшествует беспристрастности, ибо без нее не может быть беспристрастности.

Отсюда очевидно, почему прецедент имеет очень большое теоретическое значение в большинстве правовых систем и почему во всех правовых системах он имеет большое практическое значение. Ряд правовых систем основан на известных абстрактных принципах справедливости. Римское право и возникшие под его влиянием последующие правовые системы, которые действительно составляют большую часть права стран европейского континента, относятся к этому классу. В других правовых системах, как, например, в английском праве, прямо утверждается, что прецедент является главной основой юридической мысли. Во всяком случае, никакие правовые нормы не получают совершенно точного значения до тех пор, пока они и их ограничения не определены на практике, а это определение есть дело прецедента. Не считаться с принятым по уже существовавшему делу решением – значит выступать против единообразия в толковании юридического языка, и ipso facto(*) это послужит причиной неопределенности, а весьма вероятно, и вытекающей отсюда несправедливости. Любое решенное дело должно способствовать определению правовых норм, анализируемых совместимым с предыдущими решениями способом, и оно, естественно, должно приводить к новым решениям. Всякая фразеология должна быть проверена обычаем того места и той сферы человеческой деятельности, к которым она относится. Судьи, которым вменена обязанность толкования права, должны выполнять свои функции в таком духе, что если судья А был бы заменен судьей В, то эта замена не могла бы вызвать существенного изменения в интерпретации судом обычаев и законов.


Естественно, что это должно [с.114] оставаться до некоторой степени идеалом, a не fait accompli(*); однако если мы не будем твердо следовать таким идеалам, то у нас будет хаос и, что еще хуже, земля без хозяина, где мошенники извлекают выгоду из различий в возможном толковании законов.

Все это весьма очевидно в договорном праве; однако фактически оно распространяется гораздо шире, охватывая другие области права, и в частности гражданского права. Приведем пример. Лицо А вследствие небрежности служащего В нанесло ущерб собственности, принадлежащей лицу С. Кто должен возместить потерю и в какой пропорции? Если эти вопросы в равной степени известны заранее каждому, тогда возможно, чтобы лицо, обычно рискующее больше всех, назначало большую цену за спои предприятия и таким образом застраховывало себя. Этими средствами оно может компенсировать значительную часть возможного ущерба. Главная цель этого состоит в распределении убытка между членами общества, с тем чтобы доля любого человека в возмещении убытка не была для него разорительной. Таким образом, право предъявления исков в известной степени имеет тот же самый характер, что и договорное право. Любая правовая обязанность, которая влечет за собой чрезмерные возможности убытка, будет, как правило, побуждать лицо, несущее убытки, перекладывать свой риск на общество в целом в форме повышенных цен за свои товары или повышенной оплаты своих услуг. Здесь, так же как и в договорном праве, недвусмысленность, прецедент и достаточно ясная традиция в толковании права стоят больше, чем теоретическая справедливость, в частности справедливость в привлечении к ответственности.

Конечно, имеются исключения из этого правила. Например, старое право заключения под стражу за долги было несправедливым в том отношении, что оно ставило ответственного за оплату долга индивидуума в такое положение, в котором он был менее всего способен приобрести средства для оплаты долга. В настоящее время многие законы являются несправедливыми потому, например, что они предполагают свободу выбора для одной из сторон, которого при существующих социальных условиях для нее нет.


Сказанное о заключении под стражу за долги одинаково имеет силу для пеоната и для многих других подобных оскорбительных социальных обычаев. [с.115]

Для осуществления философии свободы, равенства и братства к требованию недвусмысленности правовой ответственности мы должны добавить требование, чтобы эти правовые обязанности не были такого характера, когда одна сторона действует под принуждением, а другой стороне предоставляется свобода. История наших отношений с индейцами полна соответствующими примерами как в отношении имевших часто место принуждении, так и двусмысленности в толковании законов. С самых ранних времен существования колоний индейцы не имели ни достаточного количества населения, ни равенства в оружии, чтобы вести дела с белыми на справедливой основе, особенно когда между белыми и индейцами велись переговоры о так называемых земельных договорах. Кроме этой несправедливости, существовала семантическая несправедливость, которая, возможно, была еще большей. Индейцы, как народ занимающийся охотой, не имели понятия о земле как о частной собственности. Для них не существовало такого владения, как владение поместьем, наследуемым без ограничений, хотя они и имели представление об охотничьих правах на определенные территории. В своих договорах с поселенцами они хотели предоставить им охотничьи права, и обычно это были не исключительные права охоты на известные районы. С другой стороны, белые полагали – если мы дадим их поведению самое благоприятное толкование, какое только можно дать, – что индейцы передают им право на владение поместьями, наследуемыми без ограничений. В этих обстоятельствах не могло быть и действительно не было даже подобия справедливости.

В настоящее время менее всего удовлетворительна криминалистическая сторона права западных стран. Право, по-видимому, рассматривает наказание то как угрозу для устрашения других возможных преступников, то как обрядовый акт искупления виновным вины, то как способ изоляции его от общества и защиты последнего от опасности повторного дурного поведения, то как средство социального и морального воспитания индивидуума.


Эти четыре различные задачи можно выполнить четырьмя различными методами, и если мы не знаем точного способа их градации, то все наше отношение к преступнику будет основано на недопонимании. В настоящее время уголовное право пользуется то одним языком, то другим. До тех пор пока общество не установит, чего же оно действительно хочет: искупления, [с.116] изоляции, воспитания или устрашения потенциальных преступников, – у нас не будет ни искупления, ни изоляции, ни воспитания, ни устрашения, а только путаница, где одно преступление порождает другие преступления. Любой кодекс, исходящий на одну четверть из британского предрассудка XVIII века о пользе виселицы, на вторую четверть – из принципа изоляции преступника от общества, на третью четверть – из нерешительной политики воспитания и на последнюю четверть – из политики выставления мертвой вороны для отпугивания остальных, – очевидно, ничего неспособен нам дать.

Скажем так. Первая обязанность права, каковы бы ни были его другие обязанности, состоит в знании того, чего оно хочет. Первый долг законодателя или судьи состоит в том чтобы выдвигать ясные, недвусмысленные положения, которые не только эксперты, но и простые люди смогут толковать одним способом и только одним способом. Техника толкования ранее принятых решений суда должна быть такова, чтобы юрист знал не только то, что сказал суд, но с большой степенью вероятности даже то, что суд собирается сказать. Таким образом, проблемы права можно рассматривать как коммуникативные и кибернетические, то есть они представляют собой проблемы упорядоченного и повторяющегося управления известными критическими состояниями.

В обширных областях права нет удовлетворительной семантической согласованности между целями права и рассматриваемой им действительной совокупностью обстоятельств. Всякий раз, когда нет подобной теоретической согласованности, мы будем иметь такого же рода землю без хозяина, которая возникает, когда мы имеем две системы валюты без приемлемой основы обмена. В зоне отсутствия согласованности между разными судами или разными монетарными системами всегда будет лазейка для бесчестного комиссионера, который примет финансовый или моральный платеж только в наиболее благоприятной для него монете и заплатит только такой валютой, в которой он жертвует меньшим.


В современном обществе наиболее благоприятное условие для преступника заключается в наличии этой возможности бесчестного маклерства, возникающей в порах права. В одной из предыдущих глав я указывал, что шум, рассматриваемый как фактор, вызывающий беспорядок в человеческих связях, наносит ущерб, но нанесение [с.118] этого ущерба не является сознательным и предумышленным действием. Это верно в отношении научной связи и в значительной мере в отношении обычных разговоров между двумя людьми. Но этого абсолютно нельзя сказать в отношении языка, употребляемого в судах.

Вся наша правовая система носит характер конфликта. Она представляет собой разговор, в котором принимают участие по меньшей мере три стороны, например в гражданском деле: истец, ответчик и представляемая судьей и присяжными правовая система. Это игра целиком в фон-неймановском смысле, игра, где тяжущиеся стороны методами, определенными кодексом права, стараются привлечь на свою сторону судью и присяжных. В такой игре адвокат противной стороны в противоположность самой природе может пытаться и действительно сознательно пытается вызвать путаницу в сообщениях той стороны, против которой он выступает. Он старается свести их заявления к абсурду и сознательно мешает передаче сигналов между своим противником, с одной стороны, и судьей и присяжными – с другой. При этих помехах неизбежно возникает ситуация, когда случайно может оказаться в выигрыше обман. Здесь нам не нужно принимать за чистую монету описания юридической процедуры в детективных рассказах Эрла Стэнли Гарднера, для того чтобы увидеть, что в законодательстве наблюдаются случаи, когда не только допускается, но и поощряется обман, или, говоря языком кибернетики, посылка сигналов с сознательной целью утаивания замыслов отправителя сигналов. [с.118]

и биологической дезорганизации. Рано или

Примечания
К предисловию
[c.27] (*) Некоторые скептически относятся к убеждениям о строгой идентичности энтропии и биологической дезорганизации. Рано или поздно мне придется дать оценку этой критике, но в данный момент я должен допустить, что различия лежат не в коренной природе этих величин, а в тех системах, в которых они обозреваются. Это будет слишком – требовать приемлемого для всех окончательного и четкого определения энтропии, кроме как в замкнутой, изолированной системе. - Прим. авт.
Вернуться к тексту
К главе 2
[c.42] (*) 10 – 16° по Цельсию. – Прим. перев.
Вернуться к тексту
[c.44] (*) В связи. – Прим. перев.
Вернуться к тексту
[c.46] (*)Ashbу W.R. Design for a Brain. - New York: Giley, 1952; Walter W.G. The Living Brain. - New York, 1953.
Вернуться к тексту
К главе 3
[c.76] (*) Frontiersman – колонист, житель пограничных районов США эпохи т. н. “открытой границы”. – Прим. перев.
Вернуться к тексту
К главе 4
[c.95] (*) Смешанный язык из романских, греческих и восточных языковых элементов, распространенный в восточном Средиземноморье. – Прим. перев.
Вернуться к тексту
[c.95] (**) Чинук – торговый жаргон, распространенный в Северной Америке. Представляет собой смесь местных и европейских языков. - Прим. перев.
Вернуться к тексту
[c.99] Здесь уместно будет вспомнить также афоризм Эйнштейна. См. выше, гл. II, стр. 50.
Вернуться к тексту
К главе 5
[c.102] Гомеостазис – тенденция организма к установлению набольшей физиологической устойчивости организма и его частей; органическое равновесие. – Прим. ред.
Вернуться к тексту
К главе 6
[c.111] (*) Свобода, равенство и братство. – Прим. nерев.
Вернуться к тексту
[c.113] (*) В силу самого факта. – Прим. перев.
Вернуться к тексту
[c.114] (*) Свершившимся фактом. – Прим. перев.
Вернуться к тексту
К главе 7
[c.121] (*) Название учреждения, занимающегося бюрократической волокитой, из романа Диккенса “Крошка Доррит”. - Прим. перев.
Вернуться к тексту
К главе 10
[c.182] (*) Управляющая машина.
– Прим. перев.
Вернуться к тексту
К главе 11
[c.191] (*) По поводу этого и подобных ему утверждений Н. Винера о коммунизме и коммунистах см. вступительную статью к данному изданию, где дана оценка мировоззрения автора книги. – Прим. ред.
Вернуться к тексту
[c.194] (*) Читатель, вероятно, уже заметил, что Винер имеет весьма смутное и совершенно искаженное представление о марксистско-ленинском учении и об отношении марксизма к науке. Марксизм сам является наукой о наиболее общих законах развития природы, общества и мышления и, естественно, он не может ставить какие-либо препятствия развитию других областей научного знания. Марксизм является обобщением достижений тысячелетнего развития науки и практики и сам развивается вместе с развитием науки. Что касается практических результатов развития науки в Советском Союзе, то они нашли свое признание во всем мире, и сам Винер отдает им должное. – Прим. ред.
Вернуться к тексту

Прогресс и энтропия

Статистическая тенденция природы к беспорядку, тенденция к возрастанию энтропии в изолированных системах, как уже отмечалось, выражается вторым законом термодинамики. Как человеческие существа, мы не являемся изолированными системами. Мы получаем извне создающую в нас энергию пищу и в результате являемся частями более обширного мира, содержащего эти источники нашей жизнеспособности. Но более важен тот факт, что мы получаем через наши органы чувств информацию и действуем в соответствии с полученной информацией.

В настоящее время значение этого положения, поскольку оно касается наших взаимоотношений со средой, уже хорошо знакомо физику. В этой связи блестящее выражение роли информации дал Максвелл в виде так называемого “демона Максвелла”, которого можно описать следующим образом.

Предположим, что в резервуаре находится газ, температура которого везде одна и та же, и что некоторые молекулы этого газа будут двигаться быстрее, чем другие. Предположим далее, что в резервуаре имеется маленькая дверца, через которую газ поступает в ведущую к тепловому двигателю трубу, и что выпускное отверстие этого теплового двигателя при помощи другой трубы соединено через другую дверцу с газовой камерой. У каждой дверцы находится маленькое существо – “демон”, наблюдающее за приближающимися молекулами и открывающее или закрывающее дверцу в зависимости от скорости движения молекул.

В первую дверцу “демон” пропускает выходящие из резервуара молекулы только с высокой скоростью движения и не пропускает молекулы с низкой скоростью. У второй дверцы роль этого “демона” совершенно противоположна: он открывает дверцу только для молекул, выходящих из резервуара с малой скоростью, и не пропускает молекул [с.41] с большой скоростью. В результате этого на одном конце резервуара температура повышается, а на другом понижается, и таким образом создается вечное движение “второго рода”, то есть вечное движение, не нарушающее первого закона термодинамики, который гласит, что количество энергии в данной системе постоянно; однако оно нарушает второй закон термодинамики, гласящий, что энергия самопроизвольно выравнивает температуру.
Иначе говоря, “ демон Максвелла” как бы преодолевает тенденцию энтропии к возрастанию.

Возможно, мне удастся еще несколько пояснить эту идею на примере толпы, пробивающейся в метрополитен через два турникета, один из которых пропускает людей, если они движутся довольно быстро, а другой – если они движутся медленно. Случайное движение людей в метрополитене предстанет как поток люден, быстро движущихся от первого турникета, в то время как второй турникет пропустит только медленно движущихся людей. Если оба этих турникета соединены проходом с топчаком в нем, то поток быстро движущихся людей будет быстрее поворачивать топчак в каком-то направлении, чем поток медленно движущихся людей будет поворачивать его в обратном, и мы будем иметь источник полезной энергии в случайном движении толпы.

Здесь проявляется очень интересное различие между физикой наших дедов и физикой наших дней. В физике XIX века представлялось, что для получения информации не требуется никаких расходов энергии. В результате этого в физике Максвелла не возникает вопроса о наделении его “демонов” своим собственным источником питания. Однако современная физика считает, что “демон” может получать информацию, основываясь на которой он открывает или закрывает дверцы, только от чего-то подобного органу чувств, в данном случае от глаза. Свет, попадающий в глаз “демона”, не является лишенным энергии дополнением к механическому движению, а обладает в основном свойствами самого механического движения. Свет не может быть воспринят каким-либо прибором, если только он сам не попадет на этот прибор, и он не может указывать положение какой-либо частицы, если только он также не попадет и на частицу. Это означает, что даже с чисто механической точки зрения нельзя считать, что газовая камера содержит только газ: она содержит газ и свет, которые могут находиться в равновесии [с.42] или нет. Если газ и свет находятся в равновесии, то в соответствии с современной физической доктриной можно показать, что “демон Максвелла” будет столь же слеп, как если бы совсем не было света.


Мы будем иметь облако идущего со всех направлений света, который не дает никакого указания на положение и скорость газовых частиц. Поэтому “демон Максвелла” будет действовать только в системе, не находящейся в равновесии. Однако в такой системе окажется, что постоянное столкновение между светом и газовыми частицами стремится к установлению равновесия между светом и частицами. Таким образом, “демон” способен временно изменить обычное направление энтропии, но в конечном итоге оно все равно возьмет верх.

“Демон Максвелла” безгранично может действовать только в том случае, когда извне системы поступает дополнительный свет, который по своей температуре не соответствует механической температуре самих частиц. Эта ситуация должна быть хорошо нам знакома, ибо мы видим, как окружающая нас Вселенная отражает идущий от Солнца свет, который далеко не находится в равновесии с механическими системами на Земле. Строго говоря, мы сопоставляем частицы, температура которых равна 50 или 60° по Фаренгейту(*) с идущим от Солнца светом при температуре во много тысяч градусов.

В системах, не находящихся в равновесии, или частях таких систем энтропия не должна возрастать. Она может фактически уменьшаться в отдельных местах. Возможно, это отсутствие равновесия в окружающем нас мире представляет собой только ступень на пути к выравниванию, которое в конечном итоге приведет к равновесию. Рано или поздно мы умрем, и очень вероятно, что вся окружающая нас Вселенная, когда мир будет приведен в состояние единого громадного температурного равновесия, где не происходит ничего действительно нового, умрет в результате тепловой смерти. Не останется ничего, кроме скучного единообразия, от которого можно ожидать только небольших и незначительных местных отклонений.

Однако пока мы не являемся наблюдателями последних ступеней смерти Вселенной. В самом деле эти последние ступени не могут иметь никаких наблюдателей. Следовательно, в мире, с которым мы непосредственно соприкасаемся, [с.43] существуют стадии, которые, хотя и захватывают незначительную часть вечности, имеют огромное значение для наших целей, ибо здесь энтропия не возрастает, а организация и ее коррелят – информация – находятся в процессе созидания.



Сказанное мной об этих участках возрастания организации не относится только к организации, представленной живыми существами. Машины также способствуют местному и временному созиданию информации, несмотря на свою грубую и несовершенную организацию по сравнению с человеческой.

Здесь я хотел бы сделать семантическое замечание по поводу того, что такие слова, как “жизнь”, “цель” и “душа”, имеют чрезвычайно неадекватное значение для точного научного мышления. Эти термины получили свое значение благодаря нашему признанию единства известных групп явлений и фактически не дают нам какой-либо адекватной основы для характеристики этого единства. Всякий раз, когда мы обнаруживаем новое явление, которое до некоторой степени имеет общее с природой того, что мы уже определили как “живое явление”, но не соответствует всем связанным между собой признакам, определяющим термин “жизнь”, перед нами возникает проблема, следует ли расширить слово “жизнь”, с тем чтобы охватить и это явление, или же определить “жизнь” более ограниченным способом, с тем чтобы исключить это явление. В прошлом мы столкнулись с такой проблемой при изучении вирусов, которые обнаруживают некоторые тенденции жизни – устойчивость, размножение, организацию, но не выражают эти тенденции в полностью развитой форме. Теперь, когда между машиной и живым организмом наблюдаются известные аналогии в поведении, проблема, является машина живой или нет, в данном случае представляет собой семантическую проблему, и мы вправе разрешить ее то так, то иначе, в зависимости от того, как нам будет удобнее. Как выразился Хампти Дампти о некоторых из своих наиболее замечательных словах: “Я приплачиваю им и заставляю их делать все, что мне угодно”.

Если мы хотим употребить слово “жизнь”, для того чтобы охватить все явления, которые в местном масштабе движутся вверх по течению против потока возрастающей энтропии, то мы вправе поступить так. Однако в данном случае мы включим в это понятие многие астрономические явления, [с.44] имеющие только туманное Сходство с жизнью в нашем обыденном представлении о ней: Поэтому, на мой взгляд, лучше избегать всех таких сомнительных понятий, как, например, “жизнь”, “душа”, “жизненность”, и в отношении машин просто сказать, что нет оснований, почему бы машины не могли иметь сходства с людьми в том, что они представляют сосредоточение уменьшающейся энтропии в рамках, где большая энтропия стремится к возрастанию.



Когда я сравниваю живой организм с такой машиной, я ни на минуту не допускаю, что специфические физические, химические и духовные процессы жизни в нашем обычном представлении о ней одинаковы с процессами в имитирующих жизнь машинах. Я просто считаю, что как те, так и другие могут служить примером местных антиэнтропических процессов, способных, по-видимому, также выражаться и многими другими способами, которые, естественно, не следует определять ни в понятиях биологии, ни в понятиях механики.

Несмотря на то, что в области, развивающейся столь же быстро, как и область автоматизации, невозможно сделать какие-либо всеобщие заявления об имитирующих жизнь автоматах, мне все же хотелось бы подчеркнуть некоторые основные черты этих машин в их современном виде. Одна из этих черт заключается в том, что автоматы являются машинами, предназначенными для выполнения некоторой определенной задачи или задач и поэтому должны обладать приводимыми в действие органами-эффекторами (аналогичными рукам и ногам у люден), с помощью которых можно выполнить такие задачи. Во-вторых, автоматы должны быть en rapport(*) с внешним миром посредством воспринимающих органов, как, например, фотоэлектрические устройства и термометры, которые не только сообщают им о существующих обстоятельствах, но и позволяют регистрировать выполнение или невыполнение своих собственных задач. Как мы видели, эта последняя функция называется обратной связью, представляющей собой свойство, позволяющее регулировать будущее поведение прошлым выполнением приказов. Обратная связь может быть столь проста, как обратная связь безусловного рефлекса, или она может быть обратной связью более высокого порядка, когда прошлый опыт используется не только для регулирования [с.45] специфических движений, по также всей линии поведения. Подобная обратная связь, регулирующая линию поведения, может представлять – и часто действительно представляет – то, что, с одной стороны, известно как условный рефлекс, с другой – как познание.

Для всех этих форм поведения, и в частности для более сложных форм, необходимо иметь принимающие решения центральные органы, определяющие дальнейшую работу машины на основе поступающей в нее информации, которую она накапливает аналогично памяти живых организмов.



Нетрудно сделать простую машину, которая будет двигаться к свету или убегать от него, и если такие машины также будут иметь свои собственные источники света, то некоторые из них обнаружат сложные формы социального поведения, описанные д-ром Греем Уолтером в его книге “The Living Brain” (“Живой мозг”). В настоящее время более сложные машины этого типа представляют собой лишь научные игрушки для исследования возможностей самой машины и ее аналога – нервной системы. Однако есть основание считать, что развивающаяся техника ближайшего будущего использует некоторые из этих возможностей.

Таким образом, нервная система и автоматическая машина в основном подобны друг другу в том отношении, что они являются устройствами, принимающими решения на основе ранее принятых решений. Простейшие механические устройства принимают решения на основе выбора одной из двух альтернатив, как, например, включение или выключение переключателя. В нервной системе отдельная нервная клетка также делает выбор между передачей или непередачей импульса. Как в машине, так и в нервной системе имеется специальный аппарат для принятия будущих решений, зависящих от прошлых решений. В нервной системе большая часть этой задачи выполняется в тех чрезвычайно сложных точках, называемых “синапсами”, где ряд входящих нервных волокон соединяется с одним выходящим нервным волокном. Во многих случаях возможно установить основу этих решений в качестве отправного пункта действия синапса, или, иначе говоря, возможно определить, сколько входящих волокон должно возбудиться, для того чтобы могло возбудиться выходящее волокно.

Такова основа по меньшей мере части аналогии между машинами и живыми организмами. Синапс в живом организме соответствует распределительному устройству в машине. [с.46] Для дальнейшего ознакомления с подробностями родства между машинами и живыми организмами следует обратиться к чрезвычайно интересным книгам д-ра Уолтера и д-ра У. Росса Эшби(*).

Подобно живому организму, машина представляет собой, как я уже сказал, устройство, которое временно и в ограниченных рамках, по-видимому, противодействует общей тенденции к возрастанию энтропии.


Благодаря своей способности принимать решения машина может создать вокруг себя локальную зону организации в мире, общей тенденцией которого является разрушение.

Ученый всегда стремится открыть порядок и организацию вселенной и таким образом ведет борьбу против заклятого врага – дезорганизации. Является ли этот дьявол дьяволом манихейцев или дьяволом св. Августина? Представляет ли он противящуюся порядку противоположную силу или же он – отсутствие самого порядка? Различие между этими двумя видами дьяволов проявляется в применяемой против них тактике. Дьявол манихейцев является противником, который, подобно любому другому противнику, полон решимости добиться победы и прибегает к любой хитрости или лицемерию, чтобы завоевать ее. В частности, он будет маскировать свою политику создания беспорядка, и, если проявятся признаки начала разоблачения его политики, он изменит ее, чтобы оставить нас в неведении. С другой стороны, не представляющий сам по себе силы, а показывающий меру нашей слабости дьявол св. Августина может потребовать для своего обнаружения всей нашей находчивости. Однако, когда он обнаружен, мы в известном смысле произнесли над ним заклинание, и он не изменит своей политики в уже решенном вопросе, руководствуясь простым намерением еще более запутать нас. Дьявол манихейцев играет с нами в покер и готов прибегнуть к обману, назначение которого, как разъяснил фон Нейман в своей “Теории игр”, состоит не просто в том, чтобы получить возможность выигрыша при помощи обмана, а в том, чтобы воспрепятствовать нашему противнику выиграть на основе уверенности, что мы не будем прибегать к обману.

По сравнению с этим манихейским существом рафинированной злобы дьявол св. Августина бесхитростен. Он ведет [с.47] трудную борьбу, но может быть побит нашим разумом столь же основательно, как и кроплением святой водой.

Что касается природы дьявола, то известен афоризм Эйнштейна, представляющий собой большее, чем афоризм, и действительно являющийся положением, выражающим основы научного метода.


“ Бог коварен, но он не злонамерен”. Здесь слово “бог” употреблено для обозначения тех сил природы, которым присущи свойства, приписываемые нами его очень смиренному слуге – дьяволу, и Эйнштейн имеет в виду, что эти силы не обманывают. По-видимому, этот дьявол по своему характеру близок Мефистофелю. Когда Фауст спросил Мефистофеля, что он такое, Мефистофель ответил: “Часть той силы, которая всегда ищет зло и всегда делает добро”. Иначе говоря, дьявол не безграничен в своей способности обманывать, и ученый, который в исследуемой им Вселенной ищет стремящуюся запутать нас позитивную силу, напрасно теряет время. Природа оказывает сопротивление стремлению раскрыть ее тайны, но она не проявляет изобретательности в нахождении новых и не подлежащих расшифровке методов, с тем чтобы затруднить нашу связь с внешним миром.

Это различие между пассивным сопротивлением природы и активным сопротивлением противника наводит на мысль о различии между ученым-исследователем и воином или участником состязаний. Ученый-исследователь должен всегда проводить свои эксперименты, не боясь, что природа со временем раскроет его приемы и методы и изменит свою линию поведения. Следовательно, его работа направляется его лучшими намерениями, тогда как игроку в шахматы нельзя сделать ни одной ошибки, не обнаружив, что бдительный соперник готов извлечь из этого все выгоды, чтобы нанести ему поражение. Таким образом, шахматный игрок руководствуется скорее худшими, чем лучшими намерениями. Возможно, это утверждение представляет собой результат личного предубеждения, так как я нашел возможным для себя эффективно работать в науке, в то время как игрока в шахматы из меня не вышло вследствие моей постоянной небрежности, проявляемой в критические моменты игры.

Ученый склонен, следовательно, рассматривать своего противника как благородного врага. Такая точка зрения необходима для его деятельности как ученого, но она может превратить его в игрушку в руках беспринципной военщины и политиканов. Следствием этой позиции является [с.48] трудность понимания ученого толпой, ибо для толпы больший интерес представляют индивидуальные противники, чем такой противник, как природа.



Мы погружены в жизнь, где мир в целом подчиняется второму закону термодинамики: беспорядок увеличивается, а порядок уменьшается. Все же, как мы видели, второй закон термодинамики, хотя и может быть обоснован в отношении всей замкнутой системы, определенно не имеет силы в отношении ее неизолированных частей. В мире, где энтропия в целом стремится к возрастанию, существуют местные и временные островки уменьшающейся энтропии, и наличие этих островков дает возможность некоторым из нас доказывать наличие прогресса. Что можно сказать об общем ходе битвы между прогрессом и возрастающей энтропией в непосредственно окружающем нас мире?

Как известно, эпоха Просвещения взлелеяла идею прогресса, даже несмотря на то, что среди мыслителей XVIII века кое-кто полагал, что прогресс подвержен закону убывающего плодородия и что “золотой век” общества вряд ли будет слишком сильно отличаться от тех условий, которые они наблюдали вокруг себя. Отмеченный Французской революцией раскол в Просвещении сопровождался сомнениями в возможности какого-либо прогресса. Например, Мальтус полагал, что культура его века почти увязла в трясине неконтролируемого роста народонаселения, пожирающего все до сих пор завоеванные человечеством приобретения.

Родословная духовной преемственности от Мальтуса к Дарвину очевидна. Великое нововведение Дарвина в теории эволюции состояло в том, что он рассматривал эволюцию не как ламарковское самопроизвольное восхождение от высшего к высшему, от лучшего к лучшему, а как явление, где живые существа проявляют: а) стихийную тенденцию к развитию во многих направлениях и б) тенденцию к сохранению форм своих предков. В результате сочетания обеих этих тенденций могли быть подрезаны самые пышные ростки развивающейся природы и можно было избавить природу путем “естественного отбора” от плохо приспособленных к своей среде организмов. В результате такого подрезания ростков природы могли остаться формы жизни, более или менее хорошо приспособленные к своей среде. Эти остаточные формы, согласно Дарвину, принимают видимость всеобщей целеустремленности. [с.49]



Концепция остаточных форм была вновь выдвинута в работах д-ра У. Росса Эшби. Он применил се для разъяснения понятия познающих машин. Эшби указывает, что машина с довольно беспорядочно и случайно выбранными параметрами будет иметь ряд состояний, близких к устойчивости, а также ряд состояний, далеких от устойчивости, и что по самой своей природе модели состоянии, близкие к устойчивости, будут сохраняться в течение длительного периода, в то время как модели неустойчивых состояний будут появляться только временно. В результате в машине Эшби, как и в природе Дарвина, мы имеем видимость целеустремленности в построенной нецелеустремленно системе просто потому, что отсутствие целеустремленности по самой своей природе является переходным состоянием. Разумеется, в конечном итоге наипростейшая цель максимальной энтропии окажется преобладающей. Однако в промежуточных стадиях организм или общество организмов будут стремиться к тому, чтобы большее время функционировать таким образом, когда различные части работают согласованно в соответствии с более или менее имеющей смысл моделью.

Я полагаю, что блестящая идея Эшби о нецелеустремленном, выбранном наугад механизме, добивающемся своих целей через процесс научения, не только является одним из крупных философских достижений современности, но также ведет к весьма полезным техническим выводам в решении задачи автоматизации. Мы не только можем придать целевую направленность машине, но в подавляющем большинстве случаев машина, сконструированная для того, чтобы избегать некоторого рода ситуации, где она может потерпеть аварию, будет отыскивать цели, которые она может осуществить.

Даже в XIX веке влияние Дарвина на развитие идеи прогресса не было ограничено миром биологии. Все философы и социологи черпали свои научные идеи из имевшихся в их распоряжении источников. Так, не удивительно, что Маркс и современные ему социалисты приняли дарвиновскую точку зрения в вопросе об эволюции и прогрессе.

В физике идея прогресса противоположна идее энтропии, хотя между ними нет абсолютного противоречия.


В формах физики, непосредственно зависящих от работ Ньютона, информация, которая содействует прогрессу и направляется против возрастания энтропии, может передаваться при помощи чрезвычайно малого количества энергии или, [с.50] возможно, даже совсем без энергии. В нашем столетии эта точка зрения претерпела изменения благодаря нововведению в физике, известному как квантовая теория.

Квантовая теория привела – в чем нельзя не видеть ее благотворного влияния – к новой связи между энергией и информацией. Грубая форма этой связи встречается в теориях линейных звуковых помех, наблюдаемых в телефонной цепи или в усилителе. Такой фоновый шум может показаться неизбежным, так как он зависит от дискретного характера токонесущих электронов, и все же он имеет определенную мощность разрушающей информации. Следовательно, цепь требует известного объема коммуникативной мощности, для того чтобы сигнал нельзя было забить его собственной энергией. Гораздо более принципиальное значение, чем этот пример, имеет тот факт, что сам свет имеет атомарное строение и что свет данной частоты излучается отдельными порциями, называемыми световыми квантами, которые обладают определенной энергией, зависящей от этой частоты; таким образом, не может быть излучения меньшей энергии, чем единичный световой квант. Передача информации не может иметь места без известного расхода энергии, и, следовательно, не существует резких границ между энергетической и информационной связью. Тем не менее для большинства практических целей световой квант является очень маленькой величиной, а объем передачи энергии, необходимой для эффективной информационной связи, совершенно незначителен. Следовательно, при рассмотрении таких ограниченных процессов, как рост дерева или человеческого существа, который прямо или косвенно зависит от излучения Солнца, громадное уменьшение энтропии в отдельных местах может быть связано с совершенно умеренной передачей энергии. Таков один из основных фактов биологии, и в частности теории фотосинтеза, или такого химического процесса, благодаря которому растение получает возможность использовать солнечные лучи для образования крахмала и других необходимых для жизни сложных химических веществ из воды и атмосферного углекислого газа.



Таким образом, вопрос о том, толковать ли второй закон термодинамики пессимистически, зависит от того значения, которое мы придаем вселенной в целом, с одной стороны, и находящимся в ней местным островкам уменьшающейся энтропии – с другой. Запомним, что мы сами составляем такой островок уменьшающейся энтропии и живем среди [с.51] других таких островков. В результате обычное перспективное различие между ближайшим и отдаленным заставляет нас придавать гораздо большее значение областям уменьшающейся энтропии и возрастающего порядка, чем вселенной во всем ее объеме. Например, очень возможно, что жизнь представляет собой редкое явление во Вселенной, что она ограничена, по-видимому, пределами солнечной системы или даже, если мы рассматриваем жизнь на любом уровне, сравнимом с жизнью, которой мы главным образом интересуемся, – только рамками Земли. Тем не менее мы живем на этой Земле, и возможное отсутствие жизни где-либо еще во Вселенной не очень-то нас беспокоит, и, конечно, оно не волнует нас пропорционально подавляющим размерам остальной части Вселенной.

Далее, вполне допустимо, что жизнь ограничена определенными рамками времени, что до самых ранних геологических эпох она не существовала и что, возможно, придет время, когда на Земле вновь не будет жизни, что она превратится в раскаленную или остывшую планету. Для тех, кому известен чрезвычайно ограниченный диапазон физических условий, при которых могут происходить химические реакции, необходимые для жизни в известных нам формах, вывод, что тому счастливому случаю, который обеспечивает продолжение жизни на земле в любой форме, даже без ограничения ее форм чем-нибудь подобным человеческой жизни, придет полный и ужасный конец, представляется само собой разумеющимся выводом. Все же нам, возможно, удастся придать нашим ценностям такую форму, чтобы этот преходящий случай существования жизни, а также этот еще более преходящий случай существования человека, несмотря на их мимолетный характер, можно было бы рассматривать в качестве имеющих всеобщее значение.



Мы в самом прямом смысле являемся терпящими кораблекрушение пассажирами на обреченной планете. Все же даже во время кораблекрушения человеческая порядочность и человеческие ценности не обязательно исчезают, и мы должны создать их как можно больше. Мы пойдем ко дну, однако и в минуту гибели мы должны сохранять чувство собственного достоинства.

До сих пор мы говорили о пессимизме, который гораздо более является интеллектуальным пессимизмом профессионального ученого, чем тем эмоциональным пессимизмом, который гнетет профана. Мы уже видели, что теория [с.52] энтропии и соображения о конечной тепловой смерти Вселенной не должны иметь таких гнетущих моральных последствий, как это представляется с первого взгляда. Однако даже этот ограниченный взгляд в будущее чужд эмоциональной эйфории среднего человека, и в частности среднего американца. Лучшее, на что мы можем надеяться, говоря о роли прогресса во Вселенной, в целом идущей к своей гибели, так это то, что зрелище наших устремлений к прогрессу перед лицом гнетущей нас необходимости может иметь смысл очищающего душу ужаса греческой трагедии. Однако мы живем в невосприимчивый к трагедиям век.

Воспитание среднего американского ребенка, принадлежащего к верхушке среднего класса, направлено на то, чтобы заботливо оберегать его от сознания смерти и обреченности. Он воспитывается в атмосфере мифа о деде-морозе, и когда узнает, что дед-мороз – это миф, то горько плачет. В самом деле, он никогда полностью не может примириться с устранением этого божества из своего пантеона и проводит большую часть своей последующей жизни в поисках какой-нибудь эмоциональной замены ему.

Факт индивидуальной смерти, угроза бедствия навязываются ему опытом последующих лет его жизни. Тем не менее он пытается низвести эти неблагоприятные факты до уровня случайности и создать на земле “рай”, где нет места неприятному. Для него этот “рай на земле” заключается в вечном прогрессе и постоянном восхождении от одних радостей и успехов к другим.

Наше поклонение прогрессу можно рассматривать с двух точек зрения: с фактической и этической, то есть с точки зрения, создающей критерии для одобрения и неодобрения.


Сторонники прогресса фактически утверждают, что давнишние успехи периода географических открытий, первые из которых соответствуют началу нового времени, превратятся в безграничный период изобретении, открытии новой техники ради управления окружающей человека средой. Поборники прогресса говорят, что нет видимого предела для него в будущем, которое не слишком удалено от времени, охватываемого человеческим взором. Отстаивающие идею прогресса как этический принцип рассматривают этот безграничный и квазисамопроизвольный процесс изменения как “доброе дело” и как основу, которая может гарантировать будущим поколениям “рай на земле”. Можно верить в прогресс как в факт, не веря в прогресс как в этический [с.53] принцип, однако в катехизисе многих американцев обе эти точки зрения нераздельны.

Многие из нас слишком привержены к идее прогресса, чтобы осознать тот факт, что эта вера относится только к небольшой части письменной истории, а также осознать тот факт, что эта вера представляет собой резкий разрыв с нашими собственными религиозными верованиями и традициями. Ни для католиков и протестантов, ни для иудеев мир не является хорошим местом, где можно ожидать длительного счастья. Церковь назначает свою цену за добродетель не в монете, которая имеет хождение среди “царей земли”, а в виде долговой расписки под “рай”.

В сущности, кальвинист тоже приемлет эту точку зрения, дополняя ее пессимистическими замечаниями, что “избранники бога”, выдержавшие последний страшный экзамен “судного дня”, будут немногочисленны и должны выбираться по деспотическому приговору бога. Никакая добродетель на земле, никакая моральная справедливость не могут принести им малейшей пользы, для того чтобы стать таким “избранником”. Будут осуждены многие хорошие люди. Блаженства, которого кальвинисты не ожидают найти для себя даже на небесах, они, конечно, не ожидают на земле.

Древнееврейские пророки далеки от оптимизма в своей оценке будущего человечества и даже в оценке будущего своего избранного народа Израиля.


Великая моральная деятельность Иова хотя и гарантирует ему победу духа и хотя бог обещал вернуть ему его стада, его слуг и жен. тем не менее она не дает уверенности, что подобный сравнительно счастливый исход наступит не иначе, чем по произволу бога.

Коммунист, как приверженец прогресса, ищет свой рай на земле, а не как личное вознаграждение, получаемое в загробном существовании личности. Тем не менее он верит, что этот “рай на земле” не наступит сам собой, без борьбы. Он столь же скептически относится к “молочным рекам с кисельными берегами в будущем”, как и к “благости на небесах” после смерти человека. Ислам, само название которого означает смирение перед волей бога, не более восприимчив к идеалу прогресса. О буддизме с его надеждой на нирвану и на освобождение от житейских забот мне нечего сказать: он непреклонно враждебен идее прогресса, и это в равном степени верно для всех родственных буддизму религий Индии. [с.54]

Помимо утешающей пассивной веры в прогресс, разделяемой многими американцами в конце XIX века, существует другая вера, которая, по-видимому, имеет более мужественный, энергичный смысл. Для среднего американца прогресс означает победу Америки над Западом. Он означает экономическую анархию пограничных районов США времен колонизации и энергичную прозу Оуэна Уистера и Теодора Рузвельта. Исторически эта экономическая анархия пограничных районов, конечно, представляла собой совершенно неповторимое явление. В течение многих лет развитие Соединенных Штатов происходило на фоне незанятых земель, границы которых перемещались все дальше к Западу. Тем не менее многие из тех, у кого это вызывало поэтический зуд, являлись восхвалителями прошлого. Уже перепись 1890 года отметила конец подлинно колонизационных условий. Географические рамки огромных запасов неиспользованных и необнаруженных ресурсов страны были ясно очерчены.

Среднему человеку трудно постичь историческую перспективу времени, когда прогресс достигнет своих должных размеров. Мушкеты, с которыми сражалось большинство участников Гражданской войны в Америке, представляли собой только небольшое усовершенствование оружия, применявшегося под Ватерлоо, которое в свою очередь было почти равнозначно кремневым ружьям со штыком, применявшимся армией герцога Мальборо в Нидерландах.


Тем не менее ручное огнестрельное оружие существовало с XV века или ранее, а пушка появилась более чем на столетие раньше. Сомнительно, превосходил ли гладкоствольный мушкет сколько-нибудь в дальнобойности лучшие из больших луков, и очевидно, что он никогда не мог сравниться с ними по точности или скорости стрельбы; однако большой лук представляет собой оставшееся почти без усовершенствования изобретение каменного века.

Далее, хотя искусство кораблестроения никогда не находилось в застое, деревянный военный корабль как раз накануне того, когда он вышел из употребления, был такого же образца, который в основных своих чертах оставался совершенно неизменным с начала XVII века и даже тогда имел признаки, указывающие на его еще более древнее происхождение. Матрос Христофора Колумба оказался бы умелым моряком на борту корабля адмирала Дэвида Фаррагута. Даже матрос с судна, перевезшего св. Павла на Мальту, не без оснований [с.55] чувствовал бы себя запросто в качестве полубакового матроса на одном из трехмачтовых парусных кораблей Джозефа Конрада. Римский пастух с дакийской границы, перегоняя длиннорогих быков с равнин Техаса к станции железной дороги, оказался бы вполне компетентным вакером, хотя он был бы изумлен тем, что увидел бы там. Вавилонский управляющий храмовым поместьем не нуждался бы в обучении ни для ведения бухгалтерии, ни для управления рабами на первых плантациях Юга Северной Америки. Короче говоря, период, в течение которого основные условия жизни огромного большинства людей стали подвергаться повторяющимся и революционным изменениям, даже не начинался до эпохи Возрождения и великих морских путешествий, и вплоть до XIX века в нем нельзя заметить ничего подобного тому ускоряющемуся темпу, который мы теперь считаем само собой разумеющимся.

В этих условиях бесполезно искать где-либо в ранней истории параллелей с успешными изобретениями паровой машины, парохода, локомотива, современной плавки металлов, телеграфа, трансокеанского кабеля, внедрением электрической энергии, изобретением динамита и современного управляемого снаряда, самолета, электронной лампы и атомной бомбы.


Открытия в металлургии, возвещавшие начало бронзового века, не являются ни столь сконцентрированными во времени, ни столь разнообразными, чтобы служить хорошим контрпримером. Классическим экономистам пристало учтиво убеждать нас, что эти изменения различаются между собой исключительнот в степени и что изменения, различающиеся по своей степени, не делают недействительными исторические параллели. Различие между лечебной и смертельной дозами стрихнина также является различием в степени.

Итак, в основе научной истории и научной социологии лежит представление о том, что рассматриваемые различные специфические события обладают достаточным сходством, для того чтобы общественные механизмы одного периода были совместимы с общественными механизмами другого периода. Однако совершенно несомненно, что с начала новой истории весь масштаб явлений достаточно изменился, чтобы политические, расовые и экономические представления, унаследованные от более ранних исторических ступеней, можно было без труда переносить в настоящее. Почти так же очевидно, что новый период истории, начинающийся с [с.56] века географических открытий, сам является весьма неоднородным.

В век географических открытий Европа впервые узнала о существовании огромных малозаселенных районов, способных принять население, превосходящее население самой Европы; она узнала о существовании земель, богатых неисследованными ресурсами, не только золотом и серебром, но также и другими предметами торговли. Эти ресурсы казались неисчерпаемыми, и действительно в масштабах развития общества 1500-х годов истощение ресурсов и насыщение населением новых стран было очень отдаленным делом. 450 лет – это гораздо больший срок, чем тот отрезок времени, на который предпочитает заглянуть вперед большинство людей.

Однако наличие новых земель поощряло взгляды, во многом похожие на взгляды участников “безумного чаепития” из книги Л. Кэрролла “Алиса в стране чудес”. Когда за столом на одном месте чай был выпит, а пирожное съедено, то было вполне естественно, что Шляпочник и Мартовский Заяц передвигались, занимая соседнее место.


Когда Алиса полюбопытствовала, что же произойдет тогда, когда они снова возвратятся на свои первоначальные места, то Мартовский Заяц переменил тему разговора. Тем, для кого минувший отрезок истории был менее 5000 лет и кто ожидал, что “золотой век” или “последний день божьего суда” может застичь их через гораздо меньший отрезок времени, такое поведение Шляпочника представлялось наиболее благоразумным. С течением времени оказалось, что обеденный стол Америки не является неистощимым, и, по правде сказать, скорость, с какой одно место оставляется ради другого, возрастала и, вероятно, по-прежнему будет расти.

Многие из нас не понимают, что последние 400 лет представляют собой весьма специфический периода мировой истории. Скорость, с какой происходили изменения на протяжении этих лет, не имеет себе подобия в прежней истории. Так же обстоит дело и с самой природой этих изменений. Отчасти это является результатом выросшей сети связи, а также результатом возросшего господства над природой, которое на такой небольшой планете, как наша Земля, может оказаться в конце концов возросшей рабской зависимостью от природы. Ибо чем больше мы берем от мира, тем менее мы оставляем в нем, и в конечном итоге мы вынуждены будем оплатить наши долги в тот самый момент, который может [с.57] оказаться очень не подходящим для того, чтобы обеспечить продолжение нашей жизни. Мы – рабы наших технических улучшений, и мы так же не в состоянии возвратить ферму в Нью-Гемпшире к ведению натурального хозяйства 1800-х годов, как, скажем, прибавить еще одну руку к нашему телу или, что более кстати, отнять ее. Мы столь радикально изменили нашу среду, что теперь, для того чтобы существовать в этой среде, мы должны изменить себя. Мы не в состоянии больше жить в старой среде.

Прогресс создает не только новые возможности для будущего, но и новые ограничения. Кажется, что как будто бы сам прогресс и наша борьба против возрастания энтропии, по существу, должны окончиться на ведущей нас к гибели стезе, с которой мы стараемся сойти.Но это пессимистическое настроение обусловлено только нашей слепотой и бездеятельностью, так как я убежден, что раз мы осознали вызванные новыми условиями жизни новые потребности, а также имеющиеся в нашем распоряжении новые средства удовлетворения этих потребностей, то может еще пройти длительное время, прежде чем погибнут наша цивилизация и наша человеческая раса, несмотря на то, что погибнут они столь же верно, как и любой из нас рожден для того, чтобы умереть. Однако между перспективой конечной смерти и полным крушением жизни большая дистанция, и это одинаково верно для цивилизации и для человеческой расы, как и для любых ее индивидуумов. Мы найдем в себе мужество, не дрогнув, встретить гибель нашей цивилизации, как мы находим мужество без страха смотреть в лицо несомненному факту нашей личной гибели. Простая вера в прогресс является убеждением не силы, а покорности и, следовательно, слабости. [с.58]

Роль интеллигенции и ученых

Мы утверждаем, что целостность каналов внутренней связи жизненно важна для благосостояния общества. Эта внутренняя связь подвержена в настоящее время не только тем опасностям, которые противостояли ей всегда, но перед ней стоит также ряд новых, особенно серьезных проблем, относящихся исключительно к нашему веку. Одной из этих проблем являются растущая сложность и удорожание сообщения.

Сто пятьдесят лет или даже пятьдесят лет тому назад – что не имеет существенного значения – весь мир, и Америка в частности, был наводнен небольшими журналами и печатными изданиями, которые почти любым человеком могли быть использованы как трибуна для выступления Редактор местного издания тогда не был так связан рекламными и пропагандистскими материалами и местными сплетнями, как теперь, а мог выражать и часто действительно выражал свое личное мнение не только о местных событиях, но и по общемировым проблемам. В настоящее время вследствие возросшей стоимости печати, бумаги и синдицированных услуг эта лицензия на выражение собственного мнения стала столь дорогостоящей, что газетный бизнес становится искусством сказать самое малое наибольшему количеству людей

Кинофильмы могут быть весьма недорогостоящими, поскольку речь идет о стоимости показа каждой кинокартины каждому зрителю, однако в целом они стоят столь ужасно дорого, что немногие кинокартины оправдывают риск затрат, если только их успех не обеспечен заранее. Антрепренера интересует не то обстоятельство, сможет ли кинокартина возбудить большой интерес у значительного количества людей, а тот факт, будет ли она неприемлема лишь для столь немногих, чтобы антрепренер мог рассчитывать на беспрепятственную продажу кинокартины кинотеатрам на всей территории страны. [с.137]

Сказанное мною о газетах и кино в равной степени относится и к радио, и к телевидению, и даже к книготорговле. Мы живем в такой век, когда огромный объем сообщения, приходящийся на душу населения, сталкивается с постоянно сокращающимся потоком общего объема сообщения Мы должны все более принимать стандартизированные безвредные и бессодержательные продукты, которые, подобно белому хлебу, изготовляются скорее из за их рыночных свойств, чем из за их ценности как продуктов питания.

Таковы в основном внешние помехи современному сообщению, однако они стоят в одном ряду с другими помехами, подтачивающими сообщение изнутри. Такой помехой является язва творческой ограниченности и слабости

В старое время молодой человек, желавший посвятить себя творчеству, мог либо прямо заняться им, либо получить в школе общую подготовку, возможно не связанную с теми специфическими задачами, за которые он возьмется в конечном итоге, но по крайней мере являвшуюся проверкой его способностей и вкуса. В настоящее время каналы обучения специальности в значительной степени засорены илом. Наши начальные и средние школы интересуются больше формальной школьной дисциплиной, чем интеллектуальной дисциплиной, направленной на тщательное изучение предмета, и большая часть серьезной подготовки к научной или литературной деятельности перекладывается на различного рода высшие учебные заведения и т. п.

Между прочим в Голливуде пришли к заключению, что сама стандартизация его продукции служит препятствием для естественного притока талантливых исполнителей со сцены драматических театров. Театры с постоянно меняющимся репертуаром почти перестали существовать, когда некоторые из них были реорганизованы в фабрики по производству талантов для Голливуда, но даже эти театры гибнут. В значительной степени наши молодые актеры обучаются своей профессии не на сцене, а слушая университетские курсы актерского мастерства. Наши молодые писатели почти не могут выдержать конкуренции с продукцией синдикатов, и если их первая попытка не принесла им успеха, то им некуда пойти, кроме колледжа, который, как полагают, учит их писать. Существующий в течение долгого времени в качестве узаконенной подготовки научных специалистов институт подготовки к получению ученых степеней, и прежде всего ученой степени доктора философии, все [с.138] в большей мере становятся моделью для интеллектуального обучения во всех областях.

По правде говоря, артистом, писателем и ученым должен руководить такой непреодолимый импульс к творчеству, что даже если бы их работа не оплачивалась, то они должны были бы быть готовы сами платить за то, чтобы иметь возможность заниматься своей работой.


Однако мы переживаем такой период, когда формы в широком масштабе вытесняют учебное содержание и когда это учебное содержание постоянно становится все более худосочным. В настоящее время получение высших ученых степеней и выбор того, что можно рассматривать как карьеру в области культуры, по видимому, считается скорее вопросом социального престижа, чем делом глубокого импульса творчества.

Ввиду большого количества поставляемых на рынок полусозревших приготовишек проблема предоставления благовидной темы для их работы приобрела чрезвычайно большое значение По идее, они сами должны находить себе свою собственную тему, однако большой бизнес современного усовершенствованного образования не может функционировать при таких сравнительно низких требованиях. Поэтому первые шаги творческой работы как в искусстве, так и в науке, которые, собственно говоря, должны направляться огромным желанием студентов создать нечто новое и передать это новое всему миру, в настоящее время подчиняются формальным требованиям защиты диссертации на соискание степени доктора философских наук или подобным ученическим средствам.

Некоторые из моих друзей даже доказывали, что докторская диссертация должна быть самым крупным научным трудом среди всех работ, сделанных данным человеком, и, возможно, даже среди тех работ, которые он когда либо сделает, и эта работа должна быть отложена до той поры, когда данный человек науки не будет вполне способен изложить труд своей жизни. Я не согласен с этим. Я считаю просто, что если диссертация фактически не является такой огромной работой, то она по крайней мере должна служить преддверием к активной творческой работе. Одному богу известно, сколько имеется проблем, еще ждущих своего разрешения, книг, которые должны быть написаны, музыкальных произведений, которые должны быть сочинены. Все же почти всегда, за малым исключением, путь к ним лежит через выполнение задач технического порядка, [с.139] которые в девяти случаях из десяти не имеют никаких внутренних побудительных причин для своего выполнения.


Упаси нас, боже, от первых романов, написанных только потому, что молодой человек желает завоевать положение писателя, а не потому, что у него есть нечто такое, что он хочет сказать. Упаси нас также, господи, от математических работ, правильных и элегантных, но не имеющих ни души, ни тела. Но больше всего упаси нас, боже, от снобизма, который не только допускает видимость появлений этих тощих и чисто механически выполненных работ, но и с поразительным высокомерием публично выступает против соревнования энергии и идеи, где бы они ни проявлялись.

Иначе говоря, когда существует сообщение без потребности сообщения, существует просто для того, чтобы кто то мог завоевать социальный и духовный престиж жреца сообщения, тогда качество и коммуникативная ценность сигнала падают, подобно тому как падает свинцовая гиря. Это похоже на то, будто машину следует создавать, согласно Р. Голдбергу, именно для того, чтобы показать, какие сложные операции могут быть выполнены аппаратом, очевидно совершенно непригодным для этого, а не для того, чтобы выполнить известную задачу. В искусстве желание найти новое и новые способы его выражения является источником всей жизни и интереса автора. А мы ежедневно сталкиваемся с примерами, где, например, художник, написав картину, привязывает себя к новым канонам абстрактного искусства и не проявляет никакого намерения использовать эти каноны для выявления интересной и новои формы прекрасного, для ведения трудной борьбы против преобладающей тенденции к общим местам и банальностям. Не все художники – педанты академики. Имеются и педантичные авангардисты. Никакая школа не владеет монополией на прекрасное. Прекрасное, подобно порядку, встречается во многих областях нашего мира, однако только как местная и временная битва с Ниагарой возрастающей энтропии.

Меня, как человека науки, здесь больше волнует положение ученого – артиста своего дела, чем положение артиста сцены или художника. Предпочтение, отдаваемое крупными школами науки подражательному в противоположность оригинальному, общепринятому и худосочному, которое может быть размножено во многих экземплярах, а не новому и мощному, предпочтение, отдаваемое бесплодной точности и ограниченности кругозора и метода, а не [с.140] универсальным новшествам и прекрасному, где бы оно ни проявлялось, – все это подчас приводит меня в ярость и всегда расстраивает и печалит.Более того, я протестую не только против урезывания интеллектуальной оригинальности, возникающего вследствие затруднений в отношении средств сообщения в современном мире, но еще более против того топора, которым подрубается корень оригинальности, потому что люди, избравшие своей карьерой сообщение, очень часто не располагают ничем, что они могли бы сообщать другим. [с.141]

Сообщение, секретность и социальная политика

На международной арене последние несколько лет характеризуются двумя противоположными и даже противоречивыми тенденциями. С одной стороны, мы имеем более совершенную, чем когда-либо раньше в истории, сеть межнациональных и внутринациональных связей. С другой стороны, под влиянием сенатора Маккарти и его подражателей, чрезмерно широкого определения военной информации и недавних нападок на Государственный департамент мы приближаемся к такому состоянию засекречивания разума, подобие которому можно найти только в истории Венеции эпохи Возрождения.

В Венеции чрезвычайно точная служба сбора информации венецианскими послами (которая является и одним из наших главных источников изучения европейской истории) в сочетании с национальной ревностностью в оберегании секретов разрослась до таких размеров, что государство отдавало приказы о тайном убийстве эмигрантов-ремесленников, чтобы сохранить монополию на некоторые специфические ремесла. Современная игра в полицейских и разбойников напоминает старую итальянскую мелодраму плаща и кинжала, только разыгрывается она на гораздо более обширной арене.

Италия эпохи Возрождения также представляла собой место родовых мук современной науки. Однако наука сегодняшнего дня является гораздо большим делом, чем наука Италии эпохи Возрождения. В современном мире должна быть возможность для исследования всех элементов информации и секретности с несколько большей зрелостью и объективностью мысли, чем во времена Макиавелли. В частности, это объясняется тем, что в настоящее время, как мы видели, изучение сообщения достигло такой степени независимости и авторитета, которая по праву делает это изучение наукой. Что может сказать современная наука о статусе и функциях сообщения и секретности? [с.119]

Я пишу эту книгу главным образом для американцев, в жизненных условиях которых вопросы информации будут оцениваться в соответствии со стандартным американским критерием: цена вещи измеряется товаром, на который она будет обменена на свободном рынке.

Такова официальная ортодоксальная доктрина, которую

Такова официальная ортодоксальная доктрина, которую для жителей Соединенных Штатов становится все более опасным подвергать сомнению. Хотя, возможно, следует указать, что эта доктрина не является всеобщей основой человеческих ценностей и что она не соответствует ни доктрине церкви, ищущей спасения человеческой души, ни доктрине марксизма, которая оценивает общество с точки зрения реализации им известных специфических идеалов человеческого благосостояния. Удел информации в типичном американском мире состоит в том, чтобы превратиться в нечто такое, что может быть куплено или продано.

В мою задачу не входит скрупулезный разбор того, является ли эта торгашеская точка зрения моральной или аморальной, невежественной или разумной. Моя задача состоит в том, чтобы показать, что эта точка зрения приводит к неправильному пониманию информации и связанных с ней понятий и к дурному обращению с ними. Я покажу это на примере нескольких областей, начиная с патентного права.

Патентное свидетельство, гарантирующее изобретателю определенную монополию на его изобретение, для него будет тем же самым, что лицензия – для привилегированной компании. Наше патентное право и наша патентная политика основываются на завуалированной философии частной собственности и вытекающих отсюда прав. Это патентное право является довольно большим приближением к действительной ситуации заканчивающегося в настоящее время периода, когда изобретения обычно делались в мастерских квалифицированными ремесленниками. Однако это право не дает сколько-нибудь удовлетворительного отображения состояния дела изобретений в настоящее время.

Стандартная философия патентного бюро предполагает, что путем многочисленных испытаний и неудач, являющихся неотделимой частью того, что обычно называют изобретательством механика, ремесленник продвинулся с данной ступени развития техники на следующую ступень, олицетворяемую определенным изобретенным аппаратом. Патентное право отличает необходимое для произведения этой новой комбинации изобретательство от изобретательства [с.120] другого рода, которое необходимо для установления научных истин о мире.
Изобретательство этого второго рода заносится в рубрику под названном “открытие законов природы”, и в Соединенных Штатах, как и во многих других странах с аналогичной производственной практикой, правовой кодекс отрицает за исследователем какие-либо права собственности на законы природы, которые он может открыть. Очевидно, в свое время это различие было чисто практическим, ибо цеховой изобретатель имеет одну традицию и квалификацию, а человек науки – совершенно иную.

Даниэля Дойса из романа Чарлза Диккенса “Крошка Доррит”, очевидно, нельзя принять за члена Мадфогской ассоциации, о которой Диккенс говорит в другом месте. Первого Диккенс прославляет как наделенного здравым смыслом ремесленника с мозолистыми руками, работника физического труда и честностью человека, всегда смотрящего в лицо фактам; в то время как Мадфогская ассоциация есть не что иное, как вымышленное название Британской ассоциации содействия развитию науки в ее ранний период. Диккенс поносит последнюю как сборище химерических и бесполезных фантазеров в таких выражениях, которые Свифт счел бы подходящими для описания прожектеров Лапуты.

В настоящее время современная исследовательская лаборатория, как, например, “Bell Telephone company”, хотя она сохранила практичность Дойса, фактически состоит из правнуков членов Мадфогской ассоциации. Если мы возьмем Фарадея как выдающегося и н то же время типичного члена Британской ассоциации содействия развитию науки раннего периода, то цепь к современным исследовательским работникам “Bell Telephone company” замкнется через Максвелла и Оливера Хевисайда Кэмпбеллом и Шенноном.

В ранний период современных изобретений наука далеко не ушла от рабочего. Слесарь определял уровень возможностей механизма. Поршень считался соответствующим цилиндру машины, когда, согласно Джемсу Уатту, тонкая шестипенсовая монета могла пройти между цилиндром и поршнем. Сталь была продуктом ремесленных мастерских, предназначенным для изготовления шпаг и другого оружия; железо было вязкой с примесью шлака продукцией пудлинговщика.


Подобная ситуация применима к закону сохранения вещества. Наши обычные стандарты стоимости представляют собой количества золота, являющегося особенно устойчивым видом вещества.

С другой стороны, информацию нельзя сохранить столь просто, ибо, как мы уже видели, объем переданной информации относится к неаддитивной величине, называемой энтропией, и отличается от нее своим алгебраическим знаком и возможным цифровым коэффициентом. Подобно тому как в замкнутой системе энтропия стихийно стремится к увеличению, точно так же информация стремится к уменьшению; подобно тому как энтропия есть мера дезорганизации, информация есть мера организации. Информация и энтропия не сохраняются и в равной мере непригодны для того, чтобы быть товарами.

Для рассмотрения информации или приказа с экономической точки зрения возьмем в качестве примера какое-либо ювелирное изделие из золота. Его стоимость состоит из двух частей: из стоимости золота и стоимости отделки, то есть стоимости искусства обработки. Когда старое ювелирное изделие закладывается ростовщику или продается ювелиру-оценщику, то твердой стоимостью этого изделия является лишь стоимость золота. Будет ли сделана дальнейшая накидка на отделку, зависит от многих факторов, как, например, настойчивости продавца, моды, господствовавшей во время изготовления изделия, чисто художественного мастерства, исторической ценности изделия как музейного экспоната и настойчивости покупателя.

Вследствие игнорирования различия между этими двумя типами стоимости – между стоимостью золота и стоимостью отделки – были потеряны большие состояния. Филателистический рынок, букинистический рынок, рынок антикварной посуды и мебели Дункана Файфа – все эти рынки являются искусственными в том смысле, что, кроме действительного удовольствия, которое дает обладание этими вещами их владельцу, большая часть стоимости отделки зависит не только от редкости самого изделия, но и от преходящего наличия активной группы конкурирующих покупателей. Кризис, ограничивающий группу возможных покупателей, может уменьшить стоимость этой вещи во много раз, и великое сокровище превращается в ничто просто в силу отсутствия конкурирующих между собой покупателей.


Если иное поветрие новой моды вытеснит старую моду в [с.123] делах предусмотрительных коллекционеров, то может резко снизиться спрос на данные предметы. Никакого постоянного общего знаменателя вкуса коллекционеров не существует, по крайней мере до тех пор, пока этот знаменатель не достигнет самого высокого уровня эстетической оценки. Но даже тогда деньги, которые коллекционер платит за великолепные картины, в значительной степени свидетельствуют о желании покупателя заслужить репутацию состоятельного человека и знатока.

Проблема произведения искусства как товара поднимает большое количество вопросов, имеющих важное значение в теории информации. Во-первых, за исключением наиболее скаредной категории коллекционеров, которые хранят все свои богатства всегда под замком, физическое обладание произведением искусства не является ни достаточным, ни необходимым условием для получения удовольствия от сообщаемого этим произведением искусства наслаждения. В самом деле, некоторые произведения искусства, по существу, обращены к обществу, а не к отдельным лицам, и по отношению к этим произведениям проблема обладания не имеет почти никакого значения. Великолепная фреска едва ли может служить предметом сделки, как в этом отношении не может служить предметом сделки и здание, на стенах которого она написана. Кто бы ни был формально владельцем подобных произведений искусства, он должен разделить их по крайней мере с ограниченным кругом людей, часто посещающих это здание, а подчас и со всем миром. Он не может поместить эти фрески в несгораемую шкатулку и пожирать их глазами в окружении компании немногих знатоков или запрятать эти фрески вообще как предметы личного владения. Очень немного фресок случайно становятся столь малодоступными, как малодоступна написанная Сикейросом фреска, украшающая большую стену мексиканской тюрьмы, где Сикейрос отбывал наказание за политическое преступление.

Покончим с вопросом одного лишь физического обладания произведением искусства. Проблема собственности в искусстве гораздо шире.


Рассмотрим вопрос о репродукции произведений живописи. Несомненно, что самое прекрасное художественное наслаждение дает только созерцание оригинала, но так же верно, что развитый вкус может быть воспитан у человека, который никогда не видел оригинала великих произведений, и что большая часть эстетической [с.124] ценности картины, несомненно, передается высококачественными репродукциями. Подобным же образом обстоит дело в музыке. Хотя при наслаждении музыкальным произведением слушатель получает нечто очень важное, если он непосредственно присутствует при его исполнении, тем не менее слушатель к пониманию этого исполнения будет настолько хорошо подготовлен слушанием хороших записей музыкального произведения, что трудно сказать, какой из этих двух способов более практичен.

С точки зрения собственности связанные с репродукцией картин права покрываются нашим авторским правом. Но некоторые права не может включить п себя никакое авторское право; эти права почти в равной степени затрагивают вопрос о правоспособности любого человека активно владеть художественным творением. Здесь возникает вопрос о природе подлинной самобытности. Например, в эпоху раннего Возрождения открытие художниками геометрической перспективы было новостью, и художник способен доставить большое наслаждение умелым применением этого элемента. Альбрехт Дюрер, Леонардо да Винчи и их современники олицетворяют тот интерес, который ведущие артистические умы той эпохи проявляли к этому новому открытию. Так как знание перспективы представляет собой такое мастерство, которое, будучи однажды постигнуто, быстро приводит к потере интереса к себе, то та же самая вещь, которая в руках ее творцов была великой, в настоящее время находится в распоряжении любого сентиментального коммерческого художника, размалевывающего торговый календарь.

Сказанное ранее, возможно, не стоит повторять вновь; и информационную стоимость картины или произведения литературы современных или живших ранее авторов нельзя оценить, не зная, что в них содержится нечто такое, что не является легко доступным для широкой публики.


Только самостоятельная информация будет и приближенно аддитивной. Производная информация второразрядного копировальщика далеко не является независимой от происшедшего ранее. Таким образом, стандартная любовная история, стандартный детективный рассказ, пользующаяся средним успехом повесть из роскошного журнала – все они подлежат букве, но не духу авторского права. Нет такой формы авторского права, которая бы воспрепятствовала тому, чтобы имевший большой успех кинофильм не [с.125] сопровождался потоком худших кинокартин, спекулирующих на общественном интересе к данной эмоциональной ситуации. Способ копирования не является ни новой математической идеей, ни новой теорией, подобной теории естественного отбора, ни чем-либо иным, кроме идентичного воспроизведения тех же самых идей теми же самыми средствами.

Повторяю, что широкое распространение клише не является случайностью, а внутренне присуще природе информации. Права собственности на информацию неизбежно ущемляются тем, что для того, чтобы пополнить общую информацию общества, какая-либо отдельная информация должна сообщить нечто, по существу отличное от предыдущего общего запаса информации общества. Даже в великих классических произведениях искусства и литературы большая часть информации, имевшей явную ценность, исключена из них вследствие только того факта, что общество познакомилось с их содержанием. Школьники не любят Шекспира потому, что они находят в нем лишь массу знакомых цитат. Только тогда, когда изучение подобного автора проникает глубже тех данных, которые включены в поверхностные клише данной эпохи, мы можем восстановить с данным произведением информационную связь и придать ему литературную новизну и свежесть.

С этой точки зрения интересно отметить, что ряд писателей и художников своими широкими исследованиями эстетических и интеллектуальных путей, открывающихся для данного поколения, оказывали едва ли не пагубное влияние на своих современников и последователен и течение многих лет. Такой художник, как Пикассо, бегло просматривая многие периоды и фазы развития искусства, заканчивает утверждением всех тех вещей, которые вертятся на языке века, и в конечном итоге стерилизирует самобытность своих современников и младшего поколения.



Внутренне присущие ограничения товарной природы сообщения едва ли принимаются во внимание всем обществом. Обыватель считает, что к функциям Цильния Мецената относятся покупка и собирание произведений искусства, а не поощрение создания произведений искусства художниками его собственной эпохи. Точно так же он верит, что можно накапливать военные и научные секреты нации в стационарных библиотеках и лабораториях, как можно складывать оружие прошлой войны в арсеналах. В самом [с.126] деле, он идет еще дальше и считает, что полученная в лабораториях его собственной страны информация морально является собственностью его страны и что использование этой информации другими нациями не только может быть результатом государственной измены, но, в сущности, имеет привкус воровства. Он не может представить никакой информации без владельца.

Мысль, что информация может быть накоплена в изменяющемся мире без понижения ее стоимости, является ложной. Эта мысль едва ли менее ложна, чем более правдоподобная претензия, что после войны мы можем собрать наше наличное вооружение, заполнить стволы оружия смазкой, накрыть их прорезиненными чехлами и не трогать это оружие до следующей войны. Однако вследствие изменений в военной технике стрелковое оружие хранить на складах еще можно, танки – уже почти нельзя, а линкоры и подводные лодки вообще нельзя хранить. Фактически эффективность оружия зависит от того, какое имеется другое оружие, способное противостоять ему, и от всей концепции войны для данного периода. Как уже не однажды было доказано, в результате этого стремления создаются чрезмерные запасы оружия, которые, по-видимому, направляют военную политику по ложному пути, и, таким образом, при свободе выбора именно тех инструментов, которые необходимы, чтобы предотвратить новую катастрофу, складывается весьма благоприятная обстановка для ее приближения.

В другом отношении, в плане экономического развития, ложность вышеуказанного положения еще более очевидна, как об этом свидетельствует пример Англии.


Англия была первой страной, пережившей всестороннюю промышленную революцию; и от этого раннего периода она унаследовала узкоколейные железные дороги, большие капиталовложения своих бумагопрядильных фабрик, вложенные в устаревшее оборудование, а также ограниченность своей социальной системы, – все это привело к тому, что все нужды современного периода привели к критическому состоянию, которое не может быть преодолено без мероприятий, равносильных социальной и промышленной революции. Все это происходит в то время, когда страны, индустриализирующиеся позднее, чем Англия, могут использовать более современное и более экономичное оборудование, могут строить более отвечающую современным требованиям систему [с.127] железных дорог для перевозки своих товаров в вагонах экономичного размера и вообще жить в нынешнем, а не в прошлом веке.

То, что верно для Англии, верно и для Новой Англии, где было сделано открытие, что зачастую требуются гораздо большие расходы для модернизации промышленности, чем для того, чтобы превратить ее в металлический лом и построить новые предприятия в каком-нибудь другом месте. Совершенно не затрагивая вопрос о трудностях выработки сравнительно строгого промышленного права и прогрессивной рабочей политики, можно сказать, что одной из главных причин ликвидации текстильных фабрик в Новой Англии является то обстоятельство, что фабриканты, откровенно говоря, решили порвать со стеснявшими их вековыми традициями. Таким образом, даже в наиболее материальной сфере процесс производства в конечном итоге подвержен непрерывным изобретениям и развитию.

Информация является скорее делом процесса, чем хранения. Наибольшую безопасность будет иметь та страна, чье информационное и научное положение соответствует удовлетворению потребностей, которые могут возникнуть у нее, – та страна, где полностью осознано, что информация имеет важное значение в качестве, ступени в непрерывном процессе нашего наблюдения над внешним миром и активного воздействия на него. Иначе говоря, никакой объем научных исследований, тщательно занесенный в книги и журналы, а затем переданный в библиотеки со штампом “секретно”, не сможет защитить нас на какой-то отрезок времени в мире, где эффективный уровень информации постоянно повышается.


Для разума нет “линии Мажино”.

Повторяю, ясно понимать происходящее – это значит принимать участие в непрерывном потоке влияний, идущих от внешнего мира, и воздействовать на внешний мир, в котором мы представляем лишь преходящую ступень. Образно говоря, понимать происходящее в мире – значит участвовать в беспрестанном развитии знания и его беспрепятственном обмене. В любой нормальной ситуации нам гораздо более трудно и гораздо более важно обеспечить наличие у нас адекватных знаний, чем обеспечить отсутствие этих знаний у какого-либо возможного врага. Вся организация военно-исследовательской лаборатории во всех отношениях враждебна нашему собственному оптимальному использованию и развитию информации. [с.128]

В течение прошлой войны не только в моей собственной работе, но и по крайней мере в двух совершенно друг с другом не связанных других проектах появилось интегральное уравнение, за решение которого я до некоторой степени нес ответственность. Я знал, что в одном из этих проектов такое уравнение должно было появиться, а что касается другого проекта, то самое небольшое ознакомление с этой работой дало бы мне возможность убедиться в этом. Так как эти три применения одной и той же идеи затрагивали три совершенно различных проекта военного значения, которые имели совершенно различный уровень секретности и выполнялись в различных местах, то не было никакой возможности проникновения информации об одном из этих проектов к работавшим над другими проектами. Поэтому, для того чтобы получить результаты, доступные для всех трех областей, потребовалось три одинаковых, независимых друг от друга открытия. Возникшая в результате этого волокита затянулась примерно от шести месяцев до года, если не значительно дольше. С точки зрения денежных расходов, что, конечно, имеет меньшее значение в войне, она равнялась большому числу человеко-лет при очень дорогой оплате труда. Врагу пришлось бы понести значительные расходы по использованию этой работы, чтобы нанести нам такой же ущерб, какой нанесла необходимость производства трех изолированных друг от друга работ с нашей стороны.


Напомним, что враг, не имеющий возможности участвовать в тех производственных совещаниях, которые происходят неофициально даже при нашей организации секретной службы, был бы не в состоянии оценить и использовать наши результаты.

Вопрос времени имеет важное значение во всех оценках стоимости информации. Например, код или шифр, которые будут содержать любое значительное количество совершенно секретного материала, представляют собой не только такой замок, который трудно взломать, но и такой замок, который требует значительного времени, для того чтобы открыть его законным образом. Тактическая информация, пригодная в бою, который ведется небольшими военными подразделениями, почти наверняка становится устаревшей через час или два. Вопрос о том, возможно ли дешифровать депешу через три часа, имеет весьма малое значение, гораздо большее значение имеет то обстоятельство, чтобы получивший депешу офицер смог расшифровать и [с.129] прочесть ее примерно минуты через две. С другой стороны, более обширные планы боя слишком важны, чтобы их можно было доверить этой ограниченной системе секретности. Тем не менее если офицеру, получившему такой план, потребуется целый день для его расшифровки, то эта задержка могла бы оказаться более серьезной, чем любой перехват информации противником. Коды и шифры, предназначенные для зашифрования всего плана кампании или дипломатической переписки, могли бы быть и должны быть еще более трудно дешифруемыми; однако не существует такой системы кода или шифра, которую нельзя дешифровать в течение некоторого определенного периода времени и которая в то же самое время могла бы содержать значительный объем информации, а не небольшой ряд отрывочных решений.

Обычный способ раскрытия шифра состоит в нахождении примера достаточно длинного использования этого шифра, чтобы опытному дешифровщнку стала очевидной закономерность кодирования. Вообще должна иметься по крайней мере минимальная степень повторения закономерностей, без которых очень небольшую, не имеющую повторений депешу нельзя дешифровать.

Устойчивость и научение – две формы коммуникативного поведения

Некоторые типы машин и некоторые живые организмы, в частности высшие виды живых организмов, способны, как мы видели, изменять формы своего поведения на основе прошлого опыта, имея в виду достижение специфических антиэнтропических целей. В этих высших формах коммуникативных организмов рассматриваемая в качестве прошлого опыта индивидуума внешняя среда может видоизменить форму их поведения, превратив ее в такую форму поведения, которая в том или другом смысле будет более эффективно воздействовать на будущую внешнюю среду. Иначе говоря, организм не тождествен уподобленной часовому механизму монаде Лейбница с предустановленной гармонией ее со Вселенной, но в действительности стремится к новому равновесию со Вселенной и с событиями, которые в ней произойдут. Его настоящее – не такое, как прошлое, а будущее – не такое, как настоящее. В живом организме, как и в самой Вселенной, точное повторение абсолютно невозможно.

В той мере, в какой речь идет об аналогиях между живыми организмами и машинами, работы д-ра У. Росса Эшби, вероятно, представляют собой величайший современный вклад в этот вопрос. Научение, подобно более примитивным формам обратной связи, представляет собой процесс, по-разному воспринимающий будущее и прошедшее. Вся концепция о якобы целеустремленном организме, является ли он механическим, биологическим или социальным, подобна концепции стрелы, летящей в определенном направлении в потоке времени, а не концепции обращенного в обе стороны линейного отрезка, который можно рассматривать как идущий в любом направлении. Обученное существо – это не мифическое многоглавое чудовище древних, не заботящееся о том, куда оно движется. Обученное существо движется вперед от известного прошлого [с.59] в неизвестное будущее, и это будущее не равнозначно прошлому.

Приведем еще один пример обратной связи, который поможет разъяснить се функцию в связи с научением. Во время работы огромные залы управления шлюзов Панамского канала представляют собой пункты двусторонней связи.
Отсюда посылаются сигналы управления движением буксиров, открыванием и закрыванием затворов шлюза, открыванием и закрыванием ворот, но, кроме того, зал управления полон регистрирующих устройств, указывающих не только то, чтоб буксиры, затворы шлюзов, ворота получили свои приказы, но и то, что они действительно эффективно выполнили их. В противном случае шлюзовой диспетчер мог бы очень легко предположить, что буксиры остановились, и поспешить пустить через ворота линкор со слишком большим тоннажем или вызвать любую подобную катастрофу.

Этот принцип управления применим не только к шлюзам Панамского капала, но и к государствам, армиям и отдельным людям. Когда во время Американской революции уже отданные приказы о выступлении британской армии из Канады для соединения у Саратоги с другой британской армией, выступившей из Нью-Йорка, вследствие небрежности не дошли из Англии, то войска английского генерала Бургойна потерпели катастрофическое поражение, которого можно было бы избежать при хорошо продуманном плане двусторонней связи. Следовательно, административные должностные лица – будь то и правительстве, в университете или в акционерном обществе – должны принимать участие в двустороннем потоке связи, а не просто отдавать приказы, исходящие сверху. Иначе может оказаться, что высшие должностные лица основывают свою политику на совершенно неправильном представлении о фактах, которыми располагают их подчиненные. Далее, нет более тяжкой задачи для лектора, чем читать перед невнимательной аудиторией. Цель аплодисментов в театре, в сущности, состоит в том, чтобы напомнить исполнителю о наличии двусторонней связи.

Этот вопрос об обратной связи в обществе представляет очень большой социологический и этнографический интерес. Формы связи в человеческих обществах весьма многообразны. Существуют такие общества, как у эскимосов, где как будто нет института вождей, а субординация членов [с.60] общества весьма незначительна. Здесь основой общественного коллектива является просто общее желание остаться в живых в чрезвычайно неблагоприятных климатических условиях и в условиях, когда испытываются огромные трудности и в добывании пищи.


Регламентирование предписанных функций, к которому они тяготеют, заставляет вспомнить автоматы Лейбница и не допускает необратимого проникновения в вероятностное будущее – проникновение, которое является действительным условием человеческой жизни.

В обществах муравьев каждый работник выполняет свою, свойственную ему функцию. Здесь может существовать отдельная каста солдат. Некоторые высокоспециализированные индивидуумы выполняют функции короля и королевы. Если бы человек принял это общество за образец, то он жил бы в фашистском государстве, где каждый индивидуум с рождения фатально предназначен для определенного рода занятий, где лидеры – всегда лидеры, солдаты – всегда солдаты, крестьянин – не более чем крестьянин, рабочий остается рабочим.

Я утверждаю, что это стремление фашистов к построенному по образцу муравьиного общества человеческому государству вытекает из глубоко неправильного представления о природе муравья и природе человека. Мне хотелось бы отметить, что само физическое развитие насекомого обусловливает то, что оно является, по существу, тупым индивидуумом, неспособным к научению и модифицированию в значительных размерах. Мне также хотелось бы показать, как эти физиологические условия превращают его в предмет дешевого массового производства, имеющий не больше индивидуальной ценности, чем бумажная тарелочка, которую выбрасывают после одноразового использования. С другой стороны, я хотел бы показать, что человеческая личность, способная к приобретению обширных знаний и обучению, на что может потребоваться почти половина ее жизни, в противоположность муравью обладаем физическими данными для этого. Разнообразие и возможность внутренне присущи сенсорному аппарату человека и на деле являются ключом к пониманию наиболее благо родных битв человека, потому что разнообразие и возможность свойственны самой структуре человеческого организма.

Несмотря на то, что можно лишить себя того огромного преимущества, которое мы имеем над муравьями, и построить из человеческого материала фашистское [с.62] муравьиноподобное государство, я совершенно убежден, что это будет означать деградацию самой природы человека, а с экономической точки зрения – растрату огромных человеческих ценностей, которыми владеют люди.



Боюсь, что я убежден, что общество людей является гораздо более полезной вещью, чем общество муравьев, и что если человека ограничить и приговорить к выполнению постоянно одних и тех же функции, то он не будет даже хорошим муравьем, не говоря уже о том, чтобы быть хорошим человеком. Желающие организовать нас для выполнения каждым индивидуумом постоянных функций обрекают человеческую расу продвигаться вперед меньше, чем в половину ее сил. Они отбрасывают почти все человеческие возможности и, ограничивая способы, которыми мы можем приспособить себя к будущим обстоятельствам, сокращают наши шансы на благоразумно длительное существование на Земле.

Теперь давайте обратимся к рассмотрению ограничений в строении муравья, превративших общество муравьев в то весьма специфическое явление, каково оно есть. Происхождение этих ограничений глубоко коренится в анатомии и физиологии отдельного насекомого. Как насекомое, так и человек представляют собой виды наземных существ, дышащих воздухом, и являются конечным результатом длительного развития от беспечной жизни водных существ к гораздо более суровым условиям жизни наземных существ. Этот переход от жизни в воде к жизни на суше, где бы он ни произошел, повлек за собой коренные улучшения в процессах дыхания и кровообращения, в механических свойствах организма и в органах чувств.

Механическое укрепление тела наземных животных происходило в нескольких независимых друг от друга направлениях. У большинства моллюсков, а также у некоторых других групп живых существ, хотя и не родственных моллюскам, но принявших в основном моллюскообразную форму, часть внешних покровов выделяет неживую массу содержащей известь ткани – раковину. Эта ткань увеличивается путем наращивания, начиная с первых ступеней жизни животного и кончая ее последней ступенью. Спиральные и геликоидальные формы таких групп объясняются только этим процессом наращения.

Если раковина должна служить достаточной защитой животного, которое вырастает до значительных размеров [с.63] в свои последующие ступени жизни, то она должна быть очень ощутимой ношей, подходящей только для медленно передвигающихся и ведущих неактивную жизнь улитки наземных животных.


У других имеющих раковину животных раковина легче и менее обременительна, но в то же время представляет собой гораздо менее надежную защиту. Раковинная структура с ее тяжелой механической ношей нашла очень небольшое распространение среди наземных животных.

Сам человек представляет другое направление развития – направление, которое наблюдается у всех позвоночных и у таких высокоразвитых беспозвоночных, как мечехвост и осьминог. У всех этих животных некоторые внутренние элементы соединительных тканей отвердевают, принимая уже не фиброзную форму, а скорее форму очень твердого желе. Эти части тела называются хрящом, и они служат для прикрепления мощных мышц, необходимых животному для активной жизни. У высших позвоночных этот первичный хрящевой скелет служит в качестве временных лесов для скелета из гораздо более прочного материала, а именно из кости, которая еще более удобна для прикрепления мощных мышц. Эти костные или хрящевые скелеты содержат большое количество ткани, которая не является в строгом смысле слова живой, однако всю эту массу межклеточной ткани пронизывают живая структура клеток, клеточные мембраны и питающие их кровеносные сосуды.

У позвоночных возникли не только внутренние скелеты, но также и другие особенности, соответствующие их активной жизни. Их система дыхания, будет ли она в виде жабр или легких, прекрасно приспособлена для активного обмена кислородом между внешней средой и кровью, а последняя является гораздо более эффективно функционирующей, чем кровь обычного беспозвоночного, так как она содержит свой собственный переносящий кислород дыхательный пигмент, сконцентрированный в элементах крови. При помощи сердца, обладающего сравнительно большой мощностью, эта кровь прогоняется через замкнутую систему сосудов, а не через незамкнутую систему, имеющую синусы.

Строение насекомых и ракообразных, а фактически всех членистоногих являет собой пример совершенно другого типа развития. Наружный покров тела членистоногих представляет собой оболочку из хитина, выделяемого клетками эпидермы.


Хитин – это плотное вещество, довольно [с.64] близкое по своим свойствам целлюлозе. На сочленениях хитиновый покров тонок и сравнительно гибок, но на остальных частях тела животного он становится тем твердым внешним скелетом, который мы видим на омаре и таракане. Внутренний скелет, как, например, скелет человека, может расти вместе со всем организмом. Внешний скелет не может расти (если только он не растет путем наращивания, как это происходит с раковиной улитки). Внешний скелет представляет собой мертвую ткань и не обладает внутренней способностью роста. Он служит для прочной защиты тела и прикрепления мускулов, но он похож на узкий камзол.

У членистоногих внутренний рост может перейти во внешний рост только путем сбрасывания старого узкого камзола и путем развития под ним нового, который хотя первоначально мягок и гибок и способен принять несколько новую и большую форму, но очень скоро приобретает жесткость своего предшественника. Иначе говоря, ступени роста отмечаются определенными циклами линьки, сравнительно частыми у ракообразных и гораздо более редкими у насекомых. На стадии личинки возможно несколько таких ступеней. Стадия куколки – это переходная линька, во время которой изнутри подготавливаются к выполнению своих функций крылья, которые не функционировали в личинке. Этот процесс заканчивается, когда из предпоследней стадии куколки и завершающей ее линьки рождается вполне взрослое существо. Взрослое насекомое никогда больше не линяет. Оно вступает в стадию своей половой зрелости, и, хотя в большинстве случаев насекомое способно принимать пищу, существуют насекомые, у которых остаются неразвитыми рот и пищеварительный аппарат, и, таким образом, имаго, как называют такое насекомое, может лишь спариваться, откладывать яйца и умирать.

В этом процессе сбрасывания старой и образования новой оболочки принимает участие нервная система. Хотя имеются некоторые факты, свидетельствующие, что какая-то память сохраняется при переходе от личинки к имаго, эта память не может быть очень экстенсивной. Физиологическими условиями памяти и, следовательно, научения, по-видимому, является некоторое постоянство организации, которое позволяет удерживать производимые внешними чувственными впечатлениями изменения в качестве более или менее постоянных изменений структуры или функции. Метаморфоза представляет собой слишком радикальное [с.65] изменение, чтобы могли сохраниться многие из продолжительных записей этих изменений.


Действительно, трудно представить себе сколько- нибудь точную память, способную пережить этот процесс радикальных внутренних преобразований.

Насекомое есть другое ограничение, зависящее от его схемы дыхания и кровообращения. Сердце насекомого имеет очень плохую и слабую трубчатую структуру: оно соединяется не с ясно очерченными кровеносными сосудами, а с неопределенными полостями или синусами, передающими кровь тканям. Кровь насекомого лишена эритроцитов и содержит кровяные пигменты в растворе. Этот способ передачи кислорода является определенно более низким по сравнению с передачей кислорода при помощи эритроцитов.

Кроме того, у насекомого способ питания тканей кислородом представляет собой не больше, как локальное использование крови. Тело насекомого содержит систему ветвящихся трубок (трахеи), несущих воздух непосредственно извне к тканям для обогащения их кислородом. Эти трахеи предохраняются от разрушения спиральными волокнами хитина и, таким образом, пассивно открыты, однако нигде нет свидетельств активной и эффективной системы нагнетания воздуха. Дыхание осуществляется только путем диффузии.

Следует отметить, что те же самые трахеи посредством диффузии вводят внутрь организма свежий воздух и выводят наружу использованный, насыщенный углекислым газом воздух. В диффузионном механизме время диффузии зависит не от длины трубки, а от квадрата се длины. Таким образом, эффективность этой системы ” общем имеет тенденцию быстро падать с увеличением размеров насекомого и падает ниже точки выживания у организмов, имеющих значительные размеры. Таким образом, насекомое по своей структуре не только неспособно на первоклассную память, но из-за своей структуры оно не может достичь эффективных размеров.

Чтобы понять значение этого ограничения в размерах, сравним два здания: коттедж и небоскреб. Вентиляция коттеджа вполне обеспечивается циркуляцией воздуха через оконные рамы, не говоря уж о тяге в трубе. Здесь не нужна никакая специальная вентиляционная система. С другой стороны, в небоскребе, где комнаты находятся внутри комнат, остановка системы принудительной вентиляции [с.66] через несколько минут вызовет невыносимое загрязнение воздуха в рабочих помещениях.


Диффузия и даже конвекция уже недостаточны, чтобы провентилировать такое помещение.

Абсолютные максимальные размеры насекомых меньше размеров, которых могут достичь позвоночные. С другой стороны, первичных элементов, из которых состоит насекомое, у него не всегда меньше, чем у человека или даже у кита. Его нервная система имеет также небольшие размеры, и все же она состоит из нейронов, не намного меньше, чем нейроны человеческого мозга, хотя их в нервной системе насекомого гораздо меньше и их структура гораздо менее сложна, чем у человека. Что касается интеллекта, то следует ожидать, что здесь имеют значение не только относительные размеры нервной системы, но и в большой степени ее абсолютные размеры. В редуцированной структуре насекомого просто нет места для нервной системы большой сложности, а также для емкой памяти.

Ввиду невозможности емкой памяти, а также ввиду того, что ранняя стадия жизни насекомого, например муравья, проходит в форме, изолированной от фазы зрелости промежуточной катастрофой метаморфоза, для муравья нет возможности познать многое. Если к этому добавить, что его поведение на стадии зрелости должно быть с самого начала, по существу, совершенным, то станет ясно, что получаемые нервной системой насекомого предписания должны быть во многом результатом его формирования, а не какого-либо его личного опыта. Таким образом, насекомое весьма похоже на те типы счетных машин, у которых предписания заранее изложены на “лентах” и которые почти не имеют никакого механизма обратной связи, помогающего им действовать в неопределенном будущем. Поведение муравья является гораздо больше делом инстинкта, чем разума. Узкий камзол физического развития насекомого прямо обусловливает узкий камзол духовной деятельности, регулирующей модели его поведения.

Здесь читатель мог бы спросить: “Хорошо, уже известно, что муравей как индивидуум не очень-то разумен, так к чему же все эти объяснения, почему он не может быть разумен?” На это ответим, что кибернетика полагает, что строение машины или организма является показателем их способности выполнить задачу. Тот факт, что механическая ригидность насекомого ограничивает его интеллект, в то время как механическая гибкость человеческого [с.67] существа обеспечивает его почти безграничное интеллектуальное развитие, хорошо согласуется с точкой зрения автора данной книги.


Теоретически если бы мы могли создать машину, механическая структура которой воспроизводила бы человеческую физиологию, то мы могли бы иметь машину, “интеллектуальные способности” которой воспроизводили бы умственные способности людей.

В вопросе ригидности поведения величайшим контрастом поведению муравья является не просто поведение млекопитающего вообще, но в особенности человека. Часто отмечалось, что человек представляет собой неотеническую форму, то есть, если мы сравним человека с его ближайшими родственниками – с человекообразными обезьянами, мы найдем, что взрослый человек своими волосами, головой, фигурой, пропорциями тела, структурой кости, мускулами и тому подобным более похож на новорожденную, чем на взрослую обезьяну. Среди животных человек является как бы Питером Пэном, который никогда не становится взрослым.

Эта незрелость анатомической структуры объясняется длительным периодом детства человека. Физиологически человек не достигает половой зрелости до тех пор, пока он не прожил пятую часть своего обычного срока жизни. Сравним это с соотношением периодов жизни мыши, которая живет три года, а начинает размножаться к концу третьего месяца. Это – отношение двенадцати к одному. Соотношение периодов жизни мыши является намного более типичным для огромного большинства млекопитающих, чем соотношение периодов жизни человека.

Половая зрелость у большинства млекопитающих означает либо конец периода родительской опеки над ними, либо последняя наступает значительно позже этого периода. В нашем обществе человек считается незрелым до двадцати одного года, а современный период образования для приобретения более сложных профессий продолжается примерно до тридцати лет, фактически – после периода наибольшего физического расцвета. Человек, таким образом, проводит примерно сорок процентов своей нормальной жизни в качестве ученика, опять-таки по причинам, связанным с его физической структурой. Человеческому обществу присуще столь же совершенно естественно основываться на научении, как обществу муравьев – на врожденном образце. [с.68]



Подобно всем другим организмам, человек живет в вероятностной Вселенной, однако превосходство человека над остальной природой состоит в том, что он физиологически и, следовательно, интеллектуально лучше вооружен для приспособления к радикальным изменениям окружающей его среды. Человеческий род силен лишь постольку, поскольку он использует преимущества врожденных приспособительных, познавательных способностей, обусловливаемых его физиологической структурой.

Мы уже указывали, что для эффективного поведения необходимо получать информацию посредством какого-нибудь процесса обратной связи, сообщающего о достижении цели. В простейших обратных связях в грубой форме фиксируются успех или неудача в выполнении задачи, как, например, действительно ли нам удалось схватить предмет, который мы старались поднять, или находится ли авангард армии в назначенном месте в назначенное время. Однако существует много других форм обратной связи, имеющих более сложную природу.

Нам часто бывает необходимо знать, оказалась ли успешной вся линия поведения, так сказать его стратегия. Животное, которое мы учим выбираться из лабиринта, для того чтобы найти пищу или избежать ударов от электрических разрядов, должно обладать способностью регистрировать, был ли успешен в целом общий план прохождения через лабиринт, и изменять этот план, чтобы умело проходить через лабиринт. Эта форма познания почти несомненно является обратной связью, однако она представляет собой обратную связь на высшем уровне – обратную связь линий поведения, а непростых действий. Она отличается от более элементарных обратных связей своим “логическим типом”, как сказал бы Рассел.

Этот образец поведения можно обнаружить также и в машинах. Недавнее нововведение в технике телефонной связи позволяет провести интересную аналогию между механизмами и способностью человека приспосабливаться к окружающим его условиям. На всех телефонных линиях автоматическое переключение почти уже закрепило свою победу над ручным переключением, и может показаться, что существующие формы автоматического переключения представляют собой почти совершенный процесс.


д., не производят никакого воздействия на слюноотделение, однако Павлов показал, что если во время кормления собаки систематически показывать известные предметы или издавать известные звуки, то одного показа предмета или одного произведения звука будет достаточно, чтобы вызвать слюноотделение. То есть рефлекс слюноотделения обусловлен предыдущими ассоциациями.

Здесь перед нами на уровне рефлекса животных – нечто аналогичное ассоциации идей Локка – ассоциация, имеющая место в рефлекторных реакциях, эмоциональное содержание которых, по-видимому, очень сильно. Отметим довольно сложную природу предшествующих факторов, необходимых для того, чтобы вызвать условный рефлекс павловского типа. Прежде всего эти факторы обычно концентрируются вокруг чего-нибудь важного для жизни животного, в данном случае пищи, даже если на последующих ступенях рефлекса элемент нищи может быть целиком исключен. Мы можем проиллюстрировать важность первоначального возбудителя павловского условного рефлекса [с.78] на примере электрифицированных изгородей, окружающих скотоводческую ферму.

На скотоводческой ферме сооружение достаточно прочных, для того чтобы не выпустить бычка, проволочных изгородей является нелегким делом. Поэтому экономически выгодно заменить тяжелые изгороди этого типа изгородью с одной или двумя относительно тонкими линиями проволоки, по которой проходит ток достаточно высокого напряжения, чтобы нанести животному ощутимый удар, когда оно своим телом накоротко замыкает цепь. Бычок может несколько раз натолкнуться на эту изгородь, но после этого она выполняет свою функцию не потому, что может механически при помощи электрических разрядов отгонять бычка, а потому, что бычок выработал условный рефлекс, предохраняющий его вообще от соприкосновения с изгородью. Здесь непосредственным раздражителем, вызывающим рефлекс, является боль, а избежать боли – жизненно важно для продолжения жизни всякого животного. Условным раздражителем рефлекса является вид изгороди. Кроме голода и боли, существуют другие раздражители, ведущие к образованию условного рефлекса.


Назвать их эмоциональными состояниями – значит прибегнуть к антропоморфическому языку, однако в таком антропоморфизме нет необходимости, если охарактеризовать их как состояния, имеющие вообще в жизни животного особое значение, чего нельзя сказать в отношении многих других переживаний животного. Такие переживания, назовем ли мы их эмоциональными или нет, вызывают сильные рефлексы. В формировании условных рефлексов вообще рефлекторная реакция преобразуется в .одно из этих состояний раздражения. Это состояние раздражения часто возникает одновременно с действием безусловного раздражителя. Изменение вызывающего данную реакцию стимулятора должно иметь такие корреляты в нервной системе, как открытие синапсических путей, ведущих к реакции, которые в противном случае были бы закрыты, или закрытие незамкнутых синапсическнх путей; таким образом, это изменение представляет собой то, что кибернетика называет изменением в программной катушке.

Подобному изменению в программной катушке предшествует непрерывная ассоциация старого сильного естественного раздражителя, вызывающего определенное реагирование, и нового раздражителя, сопутствующего ему. [с.79] Старый раздражитель как бы обладает способностью изменять проницаемость этих путей, передающих сигнал в то самое время, когда он активен. Интересно, что новый активный раздражитель для своего действия не нуждается ни в каких иных свойствах, кроме факта повторяющихся совпадений с безусловным раздражителем. Таким образом, безусловный раздражитель, по-видимому, вызывает долговременное воздействие во всех путях, передающих сигнал во время своего действия, или по крайней мере в большом числе этих путей. Произвольность в выборе условного раздражителя указывает на то, что видоизмененное воздействие безусловного раздражителя широко распространено и не ограничено несколькими специфичными путями. Таким образом, мы допускаем, что может иметься некоторый вид общего сигнала, посылаемого безусловным раздражителем, однако этот сигнал активен только в тех каналах, которые передают его примерно во время действия непосредственного раздражителя.


Влияние этого действия может быть непостоянным, но по крайней мере весьма долговременным. Наиболее логично предположить что местом, где происходит это производное действие, будут синапсы, в которых, по всей вероятности, подвергаются воздействию их пороги.

Представление о непрямом сигнале, распространяющемся до тех пор, пока он не найдет органа, который примет его и затем возбуждается им, не является чем-то исключительным. Сигналы этого вида применяются очень часто в качестве сигнала тревоги. Пожарная сирена является сигналом тревоги для всех граждан города, и в частности для членов пожарной охраны, где бы они ни находились. В шахте, когда вследствие наличия рудничного газа мы хотим освободить от людей все отдаленные проходы, мы разбиваем трубку с этиловым меркаптаном у всасывающего воздух окна. Нет оснований полагать, что такие сигналы не могут происходить в нервной системе. Если бы мне пришлось конструировать познающую машину общего типа, то я был бы весьма склонен применить этот метод сочетания распространяющихся повсюду сигналов “тем, кого это касается”, с сигналами, идущими по локализованным каналам. Разработать электротехнический метод выполнения этой задачи не слишком трудно. Это, конечно, не имеет ничего общего с заявлением, что научение у животных действительно происходит путем подобного сочетания [с.80] распространяющихся и канализированных сигналов. Откровенно говоря, я думаю, что вполне возможно, что так оно и есть, однако наши свидетельства пока еще недостаточны для подтверждения этого предположения.

Что касается природы этих сигналов “тем, кого это касается”, то, допуская их существование, я еще более становлюсь на почву умозрительных заключений. Они действительно могут представлять собой нервные сигналы, однако я склонен скорее отнести их к нецифровой, аналоговой стороне механизма, ответственного за рефлекс и мысль. Отнесение синапсического действия к химическим явлениям представляет собой трюизм. Фактически в действии нерва невозможно отделить химические потенциалы от электрических, и утверждение, что некое отдельное действие является химическим, почти лишено смысла.


Тем не менее если предположить, что по крайней мере одной из причин или одним из сопутствующих обстоятельств синапсического изменения является химическое изменение, проявляющееся локально, независимо от своего происхождения, то это предположение не будет идти в разрез с общепринятой точкой зрения. Наличие такого изменения вполне может обусловливаться в отдельных местах передаваемыми нервной системой выходящими сигналами. По крайней мере одинаково возможно, что изменения такого рода могут вызываться частично химическими изменениями, передаваемыми обычно через кровь, а не нервами. Возможно, что сигналы “тем, кого это касается” передаются нервной системой и проявляются в отдельных местах в форме такого рода химического действия, которое сопутствует синапсическим изменениям. Мне, как инженеру, представляется, что передача сигналов “тем, кого это касается” осуществлялась бы более экономично через кровь, чем через нервы. Однако у меня нет доказательств.

Напомним, что воздействие этих сигналов “тем, кого это касается” в известной степени подобно изменениям в тех управляющих огнем зенитной артиллерии аппаратах, которые передают все новые статистические данные в приборы, а не изменениям в тех аппаратах, которые прямо передают только специфические числовые данные. В обоих случаях перед нами действие, которое, вероятно, подготовлялось в течение длительного времени и произведенные которым эффекты должны иметь место в течение длительного времени. [с.81]

Быстрота, с которой условный рефлекс возбуждается своим раздражителем, не обязательно указывает, что обусловливание рефлекса представляет собой сравнительно быстрый процесс. Поэтому мне представляется вполне приемлемым, что вызывающий такое обусловливание сигнал передается медленным, но распространяющимся повсюду влиянием потока крови.

Предположение, что фиксирующее влияние голода, или боли, или каких бы то ни было других раздражителей, способных вызвать условный рефлекс, передается через кровь, является уже значительным сужением моей точки зрения.


Еще большим ее ограничением было бы, если бы я стремился определить природу этого неизвестного, свойственного крови влияния, если такое существует. Тот факт, что кровь несет в себе вещества, которые могут прямо или косвенно изменять нервное действие, представляется мне очень вероятным; и это подтверждается действиями по крайней мере некоторых гормонов или веществ, выделяемых органами внутренней секреции. Однако это не равносильно утверждению, что обусловливающее научение влияние, которое оказывается на синапсические пороги, является продуктом специфических гормонов. Далее, соблазнительно найти общий знаменатель голода и вызываемой электрической изгородью боли в чем-нибудь, что мы можем назвать эмоцией, однако приписывать эмоцию всему, что обусловливает рефлексы, без какого-либо дальнейшего рассмотрения их специфической природы, – значит зайти слишком далеко.

Тем не менее интересно узнать, что тот род явлений, который субъективно изображается как эмоция, может быть не только бесполезным эпифеноменом нервного действия, по и способен управлять некоторыми существенными стадиями в научении и в других подобных процессах. Я не скажу, что это определенно так, однако я настаиваю, чтобы те психологи, которые проводят резкое и непреложное различие между эмоциями человека и эмоциями других живых организмов, с одной стороны, и реагированиями автоматических механизмов современного типа – с другой, были бы столь же осторожны в своих отрицаниях, как мне следует быть осторожным в моих утверждениях. [с.82]

---

---